Андрей Воронин - Спасатель. Серые волки

– Ну и воображение у вас, – хмыкнул Андрей. – Представил он… А почему было не приплести сюда беспорядки в Сирии или планы Северной Кореи запустить баллистическую ракету?

– Потому что упомянутые вами события явно не имели отношения к делу, – ответил Французов. – А взрыв на Курилах его не то чтобы явно имел, но мог иметь – по крайней мере, теоретически. Воспользовавшись некоторыми старыми знакомствами, я взял под наблюдение рынок драгоценных металлов, в том числе и черный, и – вуаля! Вся партия была продана четырьмя небольшими частями, буквально по несколько слитков в каждой. При этом ваш так называемый компаньон пропал без следа, а вы – вот он, прямо передо мной. Так кто же украл варенье?

– Он, – хладнокровно объявил Липский. – Украл, продал небольшими частями и ныне здравствует где-нибудь неподалеку от вас, в Аргентине или, скажем, в Боливии. Скажите, а правда, что вы среди прочего владеете плантациями коки и марихуаны?

– Неправда, – сказал Французов. – Я не выращиваю дурь, и компаньон ваш нигде не здравствует. Повторяю, я был с ним знаком и точно знаю, что он не признавал полумер, свято исповедуя заповедь одноногого кока Джона Сильвера: мертвые не кусаются. Поэтому выжить мог только один из вас. И то, что это именно вы, характеризует вас вполне определенным образом.

– Домыслы, – отмахнулся Андрей. – И потом, что это еще за «вполне определенный образ»? Может, я ему сапоги лизал, умоляя сохранить мне жизнь? Или просто зарезал во сне?

– Он был страшный человек, – сказал Французов. – Не просто мразь, а самая опасная ее разновидность – мразь с интеллектом. Поэтому оба предложенных вами варианта никуда не годятся. Никаким мольбам и посулам он бы не внял, а зарезать его во сне у вас бы просто не получилось. Нет, тут наверняка имело место быть какое-то редкостное стечение обстоятельств, которым вы сумели правильно воспользоваться. Ну, расскажите, как это случилось!

– Врезал слитком по башке, и он свалился за борт, – сообщил Андрей.

Это было сказано тоном, каким говорят: «Взял свою космическую лазерную пушку и разнес негодяя в клочья вместе с островом». Андрей давно усвоил, что один из лучших способов скрыть правду – это в нужный момент и определенным образом произнести ее вслух.

Увы, Французов был не из тех, кого легко обмануть.

– Слитком по башке и за борт, – едва ли не мечтательно повторил он. – Вы не поверите, сколько раз мне хотелось сделать с ним нечто подобное!

– Как вам не стыдно, – сказал Андрей. – Мы же интеллигентные люди! Ну ладно, я – журналист. Благодаря некоторым так называемым коллегам в последние десятилетия нас многие привыкли считать подонками. Но вы-то!.. Мистер Твистер, бывший министр, владелец заводов, газет, пароходов… Что мы обсуждаем? Это же какой-то бред! Между прочим, я отвалил сумасшедшие деньги за возможность взять у вас интервью…

– И сами же пытаетесь себя ее лишить, – закончил за него Французов. – Чем дольше вы брыкаетесь, строя оскорбленную невинность, тем меньше времени у вас остается.

Подтверждая его слова, дверь приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулась широкая физиономия прапорщика. Окинув палату внимательным взглядом и убедившись, что ничего особенного в ней не происходит, физиономия убралась. На этот раз обошлось без комментариев и приказа выметаться, но чувствовалось, что это действительно ненадолго.

– Давайте считать, что с вашим темным прошлым мы разобрались, – предложил Французов. – Врать вы не умеете совершенно, и все, о чем вам хотелось бы промолчать, я читаю на вашем лице. Поэтому молчите и дальше. Молчите и слушайте. Я расскажу вам одну старую-престарую историю – что-то вроде притчи или, скажем, легенды. А потом предложу солидное вознаграждение в обмен на одну небольшую услугу. Вернее, на две, но обязательной будет только одна из них, вторую я оставлю на ваше усмотрение.

– А интервью? – спросил Андрей, решив временно оставить в стороне разговор о каких-то услугах.

Вообще-то, в России испокон веков принято помогать арестантам, потому что от сумы да от тюрьмы… Но то, что взятый под стражу беглый олигарх именовал маленькой услугой, вряд ли сводилось к передаче письмеца на волю или просьбе пронести в палату теплые носки и пачку грузинского чая.

– Рассказ о том, как я нажил свои миллионы и почему попал за решетку? – уточнил Французов. – Все это будет в моей истории. А чего не будет, о том вы спросите дополнительно – если захотите и если у нас будет время.

– Диктофон? – спросил Андрей, для разнообразия решив соблюсти журналистскую этику.

– Как хотите, – устало откидываясь на подушку, сказал Французов. – Я бы не советовал, но, повторяю, как пожелаете. Все равно, войдя в эту палату, вы автоматически нажили себе очень крупные неприятности.

– Валяйте, – маскируя нарочитой грубостью укол тревоги, который почувствовал при упоминании о грядущих неприятностях, предложил Андрей и вынул из кармана диктофон, – выкладывайте свою притчу. Или хотите еще немного меня попугать?

– Чудак, – сказал Французов. – Кто вас пугает? Слушайте…

Он говорил, утонув головой в подушках и устало закрыв глаза, так что на обглоданном болезнью лице шевелились только бледные, словно выцветшие, губы.

– В этой истории фигурируют всего четыре персонажа, – начал он. – Четыре неразлучных приятеля, совсем как мушкетеры у Дюма. Но ко времени, о котором пойдет речь, они уже давно перестали играть в мушкетеров. Имен я пока называть не стану – возможно, назову потом, если договоримся, а может быть, вы сами догадаетесь, о ком пойдет речь. Условно назовем их Солдат, Монах, Законник и Мажор – вы потом поймете, почему именно так, а не иначе. Они росли в одном дворе…

За исключением Монаха, который опередил их на год, они были одногодки и росли в одном дворе до того, как им исполнилось по пятнадцать (а Монаху, соответственно, шестнадцать). В том нежном возрасте они и впрямь иногда поигрывали в мушкетеров. Монах на правах заводилы поначалу рвался в д'Артаньяны, но д'Артаньян из него был, как из бутылки молоток: самый сильный из них, поскольку в детстве превосходство в количестве прожитых лет автоматически равняется превосходству в силе, и при этом единственный, кто не читал Дюма, он подходил разве что на роль Портоса. По всему, д'Артаньяном следовало бы стать Мажору, но Мажору нравился Атос, и именно Атоса он и изображал. Он даже кота своего назвал Графом – в честь, сами понимаете, графа де ля Фер, благородного Атоса. Право выбора досталось ему в силу множества веских причин, самой главной из которых была настоящая фехтовальная рапира – сокровище, которым не обладал больше никто из всех, кого они знали. Несмотря на строжайший запрет отца, Мажор иногда выносил ее во двор и важно прохаживался взад-вперед, засунув тусклый четырехгранный клинок в петельку на поясе шортов и положив ладонь на эфес. В схватках с гвардейцами кардинала толку от рапиры, впрочем, не было никакого: врожденное чувство справедливости не позволяло благородному Атосу обнажать настоящую, пусть себе и тупую, сталь против веток, палок и самодельных, кое-как выструганных из деревянных реек клинков с гардой в виде приколоченной ржавым гвоздиком крестовины. Да и народ, чего греха таить, был против такого неравенства, а поперек народа не попрешь, особенно когда тебе двенадцать, а народ – твоя дворовая компания.