Андрей Воронин - Спасатель. Жди меня, и я вернусь

Откуда-то издалека послышался звук, похожий на раскат грома, за ним еще и еще один, и вскоре грохот слился в сплошную канонаду. Женька решил было, что снова слышит голос Канонирского грота, но, подумав секунду, отверг это предположение: его несло в другую сторону, не к гроту, а от него, и если он не слышал грохота волн раньше, то теперь не должен был слышать и подавно. Вероятно, наверху, на невидимой отсюда, из-под обрыва, верхушке горы, снова начался минометный обстрел. Это, помимо всего прочего, означало, что ждать помощи от старших не приходится. Никто не пустится за ним в погоню вплавь или на каком-нибудь подручном плавсредстве наподобие еще одной бочки – там, наверху, каждая пара рук и каждый ствол сейчас на вес золота. И то, что обуза в лице Женьки Соколкина отправилась в незапланированное плаванье без руля и ветрил, для тех, кто остался на КНП, пожалуй, даже очень удобно: баба с воза – кобыле легче. Как говорится, проблема себя изжила. Сама изжила, в силу присущей ей, проблеме, бестолковости и неуклюжести…

Бочка продолжала дрейфовать вдоль скалистого берега. Вода была не то чтобы ледяная, но и не особенно теплая – прямо скажем, не для продолжительного купания, – и Женька мало-помалу начал коченеть. Вот это уже действительно была проблема, причем достаточно серьезная, но с ней, как и с другими своими проблемами, он, увы, ничего не мог поделать. И в конце-то концов, из огромного количества предложенных ему судьбой вариантов смерть от переохлаждения была едва ли не самым предпочтительным. Говорят, что, перед тем как замерзнуть насмерть, человек перестает чувствовать холод и просто засыпает. Да, это, как ни крути, лучше, чем быть разорванным на куски стаей акул…

Впереди показался выступающий в море скалистый мысок. Черная скала напоминала кривой обломанный клык, отороченный понизу белой пеной. Из пены выглядывали, то и дело скрываясь под водой, мокрые верхушки камней. Из-за мыса, отчасти перекрывая отдаленный грохот взрывов, доносился ровный, мощный шум прибоя. Расслышав этот звук, Женька понял, что плаванье пора как-то закруглять, пока оно и впрямь не превратилось в одиссею а-ля князь Гвидон, которого носило в бочке по морям и океанам, пока он из младенца не превратился в здоровенного дядьку.

Рискуя потерять бочку и утонуть, Женька отпустил ее и некоторое время возился, закрепляя на поясе штык таким образом, чтобы он, с одной стороны, не выскользнул, а с другой – не пустил кровь своему новому владельцу. По ходу этой операции он несколько раз окунулся с головой и наглотался соленой воды; бочку за это время отнесло метров на шесть, и догнать ее удалось не без труда.

Предотвратив побег, Женька развернул бочку торцом к себе, ухватился обеими руками за выступающие жестяные бортики, направил свой неуклюжий поплавок в сторону мыса и усиленно заработал ногами, как это делает малышня в бассейне во время уроков плавания. Только вместо пенопластовой доски у него была тяжелая и неповоротливая железная бочка, а вместо бассейна – океан. Пыхтя и отплевываясь, Женька подумал, что когда-нибудь будет вспоминать об этом приключении с удовольствием и даже, наверное, с улыбкой: а лихо я тогда в море-то навернулся! Но сейчас ему было не до смеха, да и удовольствия никакого он, честно говоря, не испытывал: было тяжело, холодно и страшно, да и перспектива до конца своих дней робинзонить на торчащем из моря обломке скалы ему как-то не улыбалась.

Через какое-то время бочку, а вместе с ней и Женьку начало все сильнее качать. Качка становилась беспорядочной, а шум разбивающихся о скалы волн таким громким, что, вздумав подбодрить себя энергичным восклицанием, Женька не услышал собственного голоса. Потом бочка с глухим металлическим гулом ударилась обо что-то твердое. Удар получился сильным, норовистая бочка вырвалась из онемевших пальцев и, кувыркаясь в волнах, пустилась в самостоятельное плавание. Волна накрыла Женьку с головой, неудержимо понесла вперед и чувствительно шмякнула об угловатый, скользкий от водорослей камень. Ему удалось уцепиться кончиками пальцев за какой-то выступ и удержаться, когда волна, отхлынув, попыталась утащить его с собой в открытое море.

Хорошо представляя себе, что будет дальше, Женька принялся отчаянно карабкаться наверх. Очередная волна с шумом разбилась о скалы, но он был уже почти в безопасности, и волна, вместо того чтобы снова ударить его об острые камни, сильно, но мягко наподдала снизу вверх пониже спины. Этот дружеский тычок в корму помог преодолеть препятствие, и через секунду Женька уже стоял по колено в бурлящей, пенящейся, закручивающейся десятками маленьких воронок воде у подножия скалы. Море отхлынуло, обнажив покрытую мокрыми космами мертвых водорослей, пестрящую обломками ракушек россыпь мелких камней, и снова прыгнуло на берег, окатив Женьку солеными брызгами и едва не сбив с ног. Впрочем, это были уже семечки, и, проинспектировав состояние своего драгоценного организма, Женька пришел к выводу, что на удивление легко отделался. Организм пребывал в полном порядке, если не считать пары ушибов, ссадины на коленке и разорванной штанины. И если он не вышел на берег с гордо поднятой головой, а выполз, как это делают в кино жертвы кораблекрушения, достигшие затерянного на океанских просторах необитаемого острова, так не потому, что обессилел, а из-за скользких камней и волн, которые делали это место непригодным для нормальной ходьбы. Короче, выбрался, и слава богу. А как выбрался, как при этом выглядел со стороны, абсолютно неважно: все равно никто тебя не видел.

Придерживаясь рукой за мокрый каменный бок скалы, Женька двинулся к оконечности мыска, чтобы посмотреть, нет ли там, с другой стороны, выхода на берег, какой-нибудь расселины или тропы, ведущей вглубь острова. Море раз за разом толкало его в правый бок, ударяло под коленки, норовя опрокинуть; пару раз ему пришлось брести по грудь в воде, и тогда волны накрывали его с головой. Осиротевшая бочка беспорядочно моталась в волнах, гулко ударяясь о камни; потом ее отнесло от берега и погнало дальше, за мыс, почти параллельно курсу, которым двигался Женька Соколкин.

Обогнув выступ скалы, он обнаружил, что от оконечности мыса его отделяют каких-нибудь двадцать – тридцать метров. Там, впереди, бушевал настоящий прибой, воздух был наполнен мелкими брызгами, и над беснующейся водой дрожала радуга. Этот участок пути еще меньше походил на пешеходную зону старого Арбата, чем тот, что остался позади, но Женька полагал, что сумеет его преодолеть, тем более что отступать все равно было некуда.

И он двинулся вперед, ни на секунду не задумавшись о том, что наконец всерьез начал действовать так, как завещал ему покойный полковник Прохоров по кличке Шмяк: по обстановке, на свой страх и риск, не как приклеенный к материнской юбке сосунок, а как герой одной из тех книг, что так нравились ему лет пять – семь назад. Прибой набросился на него со свирепой радостью зверя, наконец-то сумевшего дотянуться до неосторожно подошедшего слишком близко к клетке зеваки. Местами было совсем худо; два или три раза Женьку действительно едва-едва не унесло в море, и на всем протяжении этого короткого с виду, а на поверку оказавшегося бесконечно долгим пути он чувствовал себя как горошина в свистке – ну, или как доставившая его сюда бочка, когда волны почем зря колотили ее о прибрежные скалы.