Феликс Разумовский - Кара

Еще Аристотель упоминает об изготовлении в Индии так называемых дамасских клинков, сделанных из булата. Это особая разновидность твердой стали, обладающая большой упругостью и вязкостью. Главнейший признак, по которому булат отличается от обыкновенного металла, составляет узор, полученный им во время ковки. По своей форме он бывает: полосатый, когда состоит из прямых линий, почти параллельных между собой, это низший сорт дамасска; струйчатый, или средний сорт, когда между прямыми попадаются еще и кривые линии; волнистый, если кривые линии преобладают над прямыми; сетчатый, когда линии эти, извиваясь, вдут по всем направлениям; и наконец, коленчатый, или высший сорт, когда рисунок, проходя во всю ширину клинка, повторяется по его длине.

По крупности узора различают три вида: мелкий, встречается на дамасске низшего сорта, средний, принадлежит более высокому сорту, и крупный узор, когда величина его доходит до размеров нотных значков. По цвету или грунту металла различают три сорта булатов: серый, бурый и черный. Чем грунт темнее, а узор на нем более выпуклый, тем дамасск считается выше.

Лучший дамасский клинок обладает следующими свойствами: узор его крупный, коленчатый, белого цвета, отчетливо выделяющийся на черном грунте, отлив золотистый, а звук должен быть долгий и чистый.

(Фон Винклер. Оружие)

Над Парижем висел влажный августовский вечер. Только что прошел дождь, и опустившиеся на город сумерки были напитаны прелой сыростью бульваров, бензиновой гарью и духами. Тихо опадала листва с каштанов, на Марсовом поле, где когда-то негодяй Робеспьер ловко ездил по ушам недалеким французам, подпирал небо мокрый скелет Эйфелевой башни.

Наплывавший со стороны Сены густой туман укутывал город толстым пуховым одеялом.

Однако Парижу было не до сна. В этот вечер множество машин устремились по Елисейским полям в сторону Булонского леса, где намечалось грандиозное, с фейерверком, празднество. Влажно шуршали по мокрому асфальту покрышки, отсвечивали в лужах зажженные фары. Посмотрев в окно «ситроена» на светившийся в вышине стеклянный купол Большого салона, штабс-капитан Хованский зевнул — не выспался после вчерашнего веселья с девочками в «Кафе де Пари».

Рядом, на сафьяне сиденья, развалился плотный апаш с погонялом Хорек — быстрый и ловкий, в рулевых подвязался Жоржик Заноза, а справа от него разместился сам мэтр парижских бандитов фартовый Мишель Богарэ по прозвищу Язва Господня.

До такой вот жизни Семен Ильич пер долго. Помнится, неудачно отобедав в Константинополе, он в древней византийской культуре сразу же разочаровался, и понесла его нелегкая куда подальше — в Париж.

В то время русских там уже обреталось предостаточно. В карманах у них большей частью было пусто, в глазах светилось спокойное бешенство, а хлеб, сахар и папиросы они скупали в неимоверных количествах, уверяя, что скоро все это исчезнет. Когда заканчивалось то немногое, что удалось когда-то укрыть (говорят, даже в заднем проходе) от загребущих лап комиссаров, их мужчины шли на заработки в такси, а женщины — на панель, но работали они неважно — мешало сильно развитое чувство собственной значимости.

Штабс-капитан Хованский тоже знал себе цену и сразу же поселился на Елисейских полях в дорогом отеле «Карлтон». Гостиница была что надо — с великолепным, застланным драгоценными коврами холлом, с уютным, красиво стилизованным под зимний сад рестораном, а главное, длинными, в целях экономии слабо освещенными по ночам коридорами.

Когда на небе загорелись звезды, а Морфей крепко обнял «Карлтон» своим крылом, Хованский натянул сплошное шелковое трико неприметно-серого цвета, прихватил «колбасу» — длинный холщовый мешочек, плотно набитый песком, — и крадучись вышел из номера.

Ему подфартило сразу. В первую же ночь он глушанул здоровенного полупьяного борова в черном широком пальто, белом фрачном кашне и шелковом цилиндре. Пока терпило припухал на пороге своего номера, штабс-капитан дверку открыл, затащил хозяина внутрь и все начисто вынес. Полгода крутил он хвостом в роли «гостиничной крысы», поменял с десяток отелей, но в шикарном, застланном зеленоватыми коврами коридоре «Мажестика» с ним приключилась беда. Там на него стремительно накинулись конкуренты — двое плечистых молодых людей в сером трико, жестоко избили «колбасами», и пришлось штабс-капитану экстренно съезжать. А скоро во всех приличных отелях появились ночные дежурные — плотные, усатые, больше похожие на апашей, — и Хованский решил, что настала пора быть ему ближе к простому народу.

Он поселился в квартале Сен-Дени на одной из старинных узких улиц, которую мостил еще лучезарнейший король. Здесь обитали проститутки, мелкие ремесленники и сутенеры, скрипели тележки с овощами, в жаровнях лопалась кожура каштанов, а за окнами сушились от любовной влаги полосатые перины.

Семен Ильич завел себе широкие штаны, привык без отвращения хлестать «Пинар» и бойко топтал черноволосую курочку, приходившую к нему вечерами из универсального магазина «Прекрасная молочница». Однако, не останавливаясь на достигнутом, он частенько поднимался на горы Мартра, где ночи напролет сверкали разноцветные огни и раздавался беззаботный женский смех.

Веселый Монмартр — это бульвар Клиши между двумя круглыми, окончательно веселыми площадями Пигаль и Бланш. Как только над Парижем опустится ночь, все здесь придет в движение: откроются двери кабаков, крутанет своими крыльями знаменитая «Мулен Руж», и в бешеном хороводе завертятся девушки в шелковых юбчонках по колено, сволочи буржуа, воры, педерасты и мрачные, как грозовое небо, русские, уверенные в скором падении большевиков. И каждый раз в этом человеческом скопище Хованский находил терпилу безответного, который после смази по кумполу сдавал ему кровянку легко, а главное, молча.

Жить бы штабс-капитану не тужить, да однажды он погорячился и за десять тысяч франков сработал не очень чисто старика рантье, не разглядев, однако, в петлице у того розетку Легиона. Проклятый крапюль издох, газета «Л’Энтрансижан» назвала его скромным героем Франции, и сразу же дело обрело политический окрас.

Старперовы деньги закончились быстро, а вот неприятности обещали быть продолжительными: ажаны, полицейские на велосипедах, даже молодчики из Сюрте — все они плотно сели штабс-капитану на хвост, и ему пришлось залечь на самое дно в мрачном притоне с названием веселеньким: «Розовый котик». Заведение это размещалось в узкой щели улицы Венеции — архитектурного наследия пятнадцатого века, с грязными писсуарами снаружи домов, с загаженной куриными внутренностями мостовой и населенного большей частью элементом преступным.