Феликс Разумовский - Кара

Он уже прошел второй завал и только выбрался из-под разрушенной кровли, как подул резкий северный ветер, принесший на своих крыльях ядовитый зеленый дождь. Находиться под ним нельзя было ни секунды. Савельев снова забился под бетонные плиты, понимая, что попал в ловушку — скоро должен был опуститься утренний туман. Тем временем дождь перешел в ливень, притом косой, и, попадая на лицо, капли его обжигали кожу, оставляя глубокие, долго не заживающие язвы. Приходилось терпеть это молча, не произнося ни звука.

Наконец туча прошла. Забыв об осторожности, Юрий Павлович стремглав рванул вперед. Он даже не успел заметить, как сбоку появилась огромная огненная фигура, глубоко в спину его вонзились кривые, острые как бритва копи, и земля начала уходить у него из-под ног. Где-то высоко раздался громоподобный смех Губителя. Мгновенно оставшись без одежды, Савельев понял, что сейчас у него будут забирать бессмертную душу. Не сразу конечно — вначале вырвут печень, затем сердце, а потом его, умирающего, Губитель поцелует и, пробив языком нёбо, высосет мозг. Юрий Павлович рванулся изо всех сил, но без толку и почувствовал, как похожие на кинжалы когти начали медленно проникать в его тело, постепенно углубляясь до костей. От адской боли Савельев закричал мучительно, с надрывом, как это делают сильные люди в свой последний час, на сознание его накатилась темнота. Содрогаясь от холодного пота, он проснулся.

Не в силах пошевелиться, Юрий Павлович с минуту лежал на мокрых простынях, потом разомкнул слипшиеся веки и, тяжело дыша, уселся на постели. Катя уже ушла на работу, часы показывали начало первого. Ощущая в желудке тошноту, а в голове тупую, пульсирующую боль, он вдруг почувствовал себя таким несчастным и одиноким, что жизнь показалась ему затянувшимся, отвратительным фарсом. Некоторое время Савельев бесцельно шлепал босыми ногами по паркету, затем, улыбнувшись криво, вытащил из-под ванны купленный по случаю «ПСС», новенький, в смазке, и в лучших традициях сопливого кинематографа принялся писать Кате послание, мол, прости, любимая за все, деньги в таком-то банке, ключи там-то, номер сейфа такой-то, похорони, не жги. Думал, стошнит, но как-то обошлось. Откинувшись на спинку стула, Юрий Павлович принялся не спеша обихаживать ствол: тщательно протер его, снарядил магазин — и, врубившись наконец, что тянет время, пришел в неописуемую ярость: «Давай сдыхай, паскуда, что тебе в этой жизни-то?»

Чтобы не упустить подробности вражеской агонии, кот Кризис даже выполз из-под дивана, мол, давай, всем сразу легче станет. Подмигнув хищнику: «Увидимся в аду, хвостатый», Савельев дослал патрон и мягко приставил дуло к виску. Однако выстрела не случилось, только боек щелкнул — сухо. Сразу же вспотев, Юрий Павлович недоуменно взглянул на ствол — у «ПССов» осечек он еще не видел. Сглотнув набежавшую слюну, он резко передернул затвор и, глянув машинально на покатившийся под стол патрон, попытался лишить себя жизни по второму разу. Опять напрасно!

«Патроны дерьмо». — Юрий Павлович попробовал еще разок и, снова оставшись в живых, вдруг широко оскалился и пальнул навскидку в разочарованно зевавшего Кризиса: «Умри, хвостатый». Раздался едва слышный, как у духового ружья, щелчок. Выгнувшись дугой, с головой, превращенной в кровавое месиво, кот натурально издох. Видимо, дело было совсем не в патронах.

— Игорь Васильевич, привет, как настроение?

— Спасибо, дорогой, рабочее.

— А я вот тебя обрадовать хочу, ты, брат, как в воду глядел: этот домик-пряник действительно интерес представляет. Пожалуй, во всей Ленобласти нет места с такой энергетикой, разве что у Кунсткамеры, да возле сфинксов, но там все же не так хреново.

— Как ты сказал, Силантий Анатольевич, около сфинксов?

— Ну да, у Николаевского моста, как раз напротив Академии художеств — паскуднейшее, доложу я тебе, брат, место, энергетика просто ни к черту. Давай-ка лучше в гости заходи, аспирант один коньячком прогнулся, французским вроде бы.

(Разговор по телефону)

В ста полетах стрелы от глиняных строений и раскаленных мостовых Ширпурлы затененный масличными деревами высился храм Ханеша — божества желтолицых хубов. Странные были они люди, непонятные. Не походило их племя ни на могучих, расчетливых в бою шумеров, ни на задиристых, пронырливых семитов, ни на друидов, коварных и злопамятных.

Хубы брили бороды, носили, подобно женщинам, шальвары и никогда не воевали. Однако для служения богам у них имелись посвященные, а те умели многое: врачевали страждущих, читали в душах людских и предрекали будущее. Не было также у хубов ни царей, ни знати. Несмотря на страх, шумеры ради выгоды все же посещали их храмы: погода, цены на пшеницу, победы в войнах — все это было ведомо жрецам Ханеша.

Вот и на этот раз, едва солнце вошло в знак Весов, а луноликая богиня Син сделалась полной, из города Ура, что раскинулся у Сладкой реки, выступил ковач Ураншу с сыновьями и старшим подручным. На душе у мастера было неспокойно — как бы не помирились, упасите боги, воюющие князья Киша и Ларсы, — а на груди его лежал подарок для жрецов — завернутое в шелк бронзовое зеркало, поверхность которого была отполирована специальным составом, приготовленным из растолченных улиток.

Полная луна мягко струила с неба серебристо-молочный свет, где-то неподалеку квакали в канале лягушки. Ощутив благоухание ночных цветов, Ураншу глубоко вздохнул: воистину благословен край блаженства Сенаар. Щедро напоенные водами реки Хиддикель, здешние земли дают по три урожая в год, кроны финиковых пальм упираются в небо, а от аромата роз кружится голова. Воистину рай земной!

Только под утро усталые путники достигли храма Ханеша, однако ворота его, обычно широко распахнутые, ныне были крепко заперты. Сколько старший подмастерье не бил в бронзовую доску у входа, открывать их никто и не подумал.

«Чем же мы могли прогневить богов?» — Ураншу посмотрел на побледневшие звезды, сделал знак рукой и в окружении спутников направился в ближайшую деревню договариваться насчет крова. Он не мог знать, что этой ночью главный посвященный Арханор уходил в Обиталище разума.

В огромном храмовом зале царила полутьма, еле слышно играли цевницы. Служители низших рангов впервые увидели Верховного жреца без привычной головной повязки — с огромной выпуклостью на лбу в виде третьего глаза. Не размыкая воспаленных век, он опирался ладонями на алтарный камень, и каждому приближавшемуся говорил слова прощания — в этом мире у него их осталось немного.

Три восхода назад Арханор, высокий и мощный мужчина, внезапно почувствовал себя плохо, зазубренной стрелой засела в его сердце тоска. Предчувствуя неизбежное, он направился в храм. Разогнав темноту, вспыхнуло масло в каменной чаше, поползли тени по стенам, и, раскинув на алтарной плите сто восемь гадательных знаков, посвященный закрыл глаза, зашептал потаенное и отдался во власть бога — оракула Сатраны. Трижды Арханор проделывал это, но каждый раз таблички из глины, уложенные невидимой рукой, предрекали ему смерть. Он понял, что скоро дух его встретится с Ханешем.