Кирилл Казанцев - Рукопожатный изверг

— Как? — Мужчина уже не пытался приобнять Лору — просто сидел и смотрел на нее влюбленными глазами.

— Эта проститутка мне об одном прелюбопытном ЧП, с ней случившемся, проговорилась, — женщина на мгновение замолчала. — Хотя чего я тебе об этом говорю, ведь никакого отношения к нашему делу данный инцидент не имеет? — вслух задалась рыжеволосая бестия вопросом, но все же не удержалась и пересказала мужчине нелепую историю про кота. — Вот как в жизни бывает! С одной стороны, смешно получается. А с другой — грустно, — закончила она.

— Котика жалко, — как-то уж совсем невесело отозвался Дима.

— Однако и это еще не все, — продолжала Лора. — После того казусного случая Маринка вместо того, чтобы убитого кота где-нибудь во дворике закопать, его трупик сутками в морозилке у себя дома держала. А Каменскому соврала, что похоронила на специальном кладбище для домашних животных. А знаешь, зачем она так сделала? — И сама же ответила на свой вопрос: — Чтобы потом в таксидермический центр отнести. Там этой дуре в уши напели, что через пару месяцев, дескать, сделают из покойного котика чучело. Будет выглядеть, как живой. Аванс взяли и даже на руки какой-то договор выдали. Ясный перец, что таких крутых специалистов у нас нет. Спустя пару месяцев этого центра уже не будет — бабки с доверчивых клиентов соберут, закроются, вывеску сменят и в какой-нибудь другой город укатят, чтобы очередных дураков разводить. В Питере такое уже было… — женщина вдруг ойкнула, уколов палец шипом розы. — А если и сделают из него классное чучело, толку тоже не будет. Дура Маринка надеется, что судья непременно оценит ее поступок. Простит, и они вновь заживут счастливо.

— Не всех дурных война побила, — ухмыльнулся мужчина и поскреб ногтями небритую щеку.

— Не все дурные там были, — произнесла заключительную часть известной фразы рыжеволосая бестия и скосила глаза на циферблат наручных часиков, — Что-то я с тобой засиделась. А мне завтра рано утром вставать.

— И это все? — вдруг спросил мужчина и схватил ее за запястье.

— В смысле? — удивленно захлопала длинными ресницами Лора, но руку так и не отдернула.

— В прямом. Сначала ты мне позвонила, попросила тебе помочь. Я согласился — сорвался с важного задания. Потом чуть ли не целых три часа за деревом прятался и твою Маринку поджидал, затем из себя маньяка корчил, а на десерт ты меня еще и электрошокером долбанула. До сих пор мышцы судорога сводит. И вот в знак благодарности ты говоришь, что тебе завтра рано утром вставать, — возмутился Дима.

— А что ты хотел? — округлила глаза женщина, хотя прекрасно знала, чего от нее добиваются.

— Ну, не знаю, для начала могла бы и на чашечку чая пригласить, — напрашивался в гости мужчина.

Немного подумав. Лора наклонилась, чмокнула Диму в щеку и только потом отдернула руку. Подошла к двери подъезда, зазвенела связкой ключей.

— Ты по-прежнему его любишь, — раздался подавленный голос у нее за спиной. — Нет, я тебя не виню. Каждый вправе выбирать. Ты выбрала Андрея Ларина. Что ж, так тому и быть. Только помни, что он никогда не ответит тебе взаимностью. Прощай.

Пискнул домофон. Но прежде чем войти в мрачный подъезд, женщина обернулась. Но небритого мужчины, подарившего ей букет роз, уже нигде не было видно. Из темноты двора доносились лишь приглушенные звуки удаляющихся шагов.

«Ты, Дима, ценный агент, один из лучших в нашей организации, и никогда не откажешь в помощи. Но, к сожалению, у нас с тобой ничего не получится. И причина тому не Ларин. Просто ты еще не знаешь, какая я стерва и какую боль способна причинить мужчине. А доставлять тебе страдания я не хочу. Так что давай оставим все, как есть», — с этими мыслями Лора поднялась на лифте, вошла в квартиру, сбросила с ног туфли и, не раздеваясь, буквально завалилась на диван в прихожей — через несколько минут она уже крепко спала.

За последнее время Лидия Погорелова сильно сдала: похудела, осунулась, появились мешки под глазами, прибавилось и морщин на уже немолодом лице. Конечно, все это можно было списать на строгий режим СИЗО, плохое питание, вечное недосыпание, неприветливую атмосферу и прочее-прочее, что свойственно подобным заведениям. Однако то была лишь вершина айсберга. Корень всех ее бед крылся в том, что она днями и ночами переживала за своего сынишку, все думала, как он там без нее: накормлен ли, как переживает разлуку с ней. Единственное, что утешало убитую горем мать, — за ее Андрюшкой есть кому присмотреть, почитать на ночь сказку.

Каждый раз, когда бывшую медсестру в очередной раз привозили в суд, она на протяжении всего заседания не сводила своих заплаканных глаз с сына, который в это время находился в зале с бабушкой. Они не могли перекинуться даже парой слов, сказать друг другу такие банальные, но в то же время необходимые вещи, как «я тебя люблю», «скучаю по тебе», «не плачь, все будет хорошо».

Но, как ни странно, этого им и не требовалось. Ведь мать и сын быстро научились общаться взглядами, мимикой.

Иногда Погорелова получала письма. Их было немного. Но не потому, что ей мало писали. Наоборот, желающих поддержать оказавшуюся за решеткой ни в чем не повинную женщину было хоть отбавляй: и правозащитники, и представители гражданского общества, и неравнодушные граждане. Просто цензоры администрации СИЗО не пропускали львиную долю писем, возвращая их авторам.

И тем не менее те немногие, которые все же доходили до адресата, были этаким глотком свободы, надеждой на перемены, не дающей Лидии Федоровне окончательно зачахнуть в стенах следственного изолятора.

Совсем недавно Погорелова получила и первое письмо от Андрюшки, который толком-то и писать не научился. А потому на листе формата А4 он вывел неровным почерком только три слова: «Скорее возвращайся, мама!» И под этой трогательной надписью нарисовал цветными фломастерами не менее трогательный рисунок. Солнце с лучиками, парящие под ним галочки птиц, травка и стоящий в ней квадратный домик с треугольной крышей. В окне, перечеркнутом крестиком, улыбающиеся овалы лиц — одно поменьше, а два других — побольше. Тогда Лидии Федоровне почему-то показалось, что этим самым рисунком ее сын изобразил теперешнее непростое положение их семьи. Мол, все хорошо, солнышко светит, птички летают, травка зеленеет, а мы вместе с бабушкой не можем этим любоваться, сидим в каком-то зарешеченном доме, словно какие-то заложники. Ну а почему улыбаемся? Так ведь всегда нужно оставаться оптимистами и не унывать, что бы ни происходило. Хотя вряд ли Андрюша имел в виду именно это, а скорее, хотел показать своим рисунком, что ждет скорейшего воссоединения и скучает по даче, где он проводил целое лето.