Иван Стрельцов - Честь бойца

– Ну и погодка, – похлопывая себя по бокам, весело проговорил Палыч. – Думал, пока со станции дойду, закоченею совсем.

– И надо было тебе переться в ту Москву, – недовольно буркнул Урис.

– Не скажи, Абраша, все-таки девять дней со дня смерти ребят. Как в церкви не поставить свечку за упокой? Хорошие были пацаны.

– Ладно, пошли в дом, пора обедать, – громко произнес Лазарет. – Ноги не забудь отряхнуть.

В доме было жарко натоплено, пахло свежим хлебом и парным молоком. Каждое утро соседка приносила Абраму Самуиловичу кувшин молока. Все это создавало обволакивающее ощущение домашнего уюта, старые воры его особенно ценили.

– Благодать, – снимая старое, потертое в локтях пальтишко, счастливо жмурясь, произнес Лескин.

– Благодать, – передразнил товарища Урис. – Тебе уже пора на печке кости греть, а ты? Только вчера в «Дорожном патруле» на тебя передали ориентировку, а ты все в Москву лезешь, будто соскучился по тюремной шконке. Ну скажи, Ключ, соскучился? Думаешь, тебя в камере встретят как родного, по понятиям? Тебя там еще до ночи удушат и спишут на сердечный приступ. Вот так.

– Насчет нынешних понятий я осведомлен, – усмехнулся Лескин. – Меня с ними ознакомил Зуб, сучонок. А гопники оказались пацанами нормальными, не простили подставу, наказали барыг. Костьми легли, а наказали. Так не мог же я им свечку поставить в замшелой деревенской церкви. Нет уж, пожалуйте, самую дорогую свечку за упокой души каждого: Сергея, Павла, Владимира, Игоря. В самом Свято-Даниловском монастыре, и еще сто баксов на храм пожертвовал. Все чин чинарем.

На мгновение задумавшись, Дмитрий Павлович снова повернулся к вешалке, где висело его пальто, достал из кармана пол-литровую бутылку водки и, как будто смущаясь, произнес:

– Нехорошо как-то поминать без водки.

Обед приготовил сам Абрам Самуилович: сварил борщ, картошку с мясом поджарил, достал соленья из подвала.

Выпили по рюмке, не чокаясь, как положено по обычаю в память о покойных. Ели не много, возраст уже не тот, чтобы набивать живот.

– В общем, Абраша, сам понимаешь, в свою квартиру мне возвращаться нельзя. Так что буду у тебя квартировать, – неожиданно проговорил Лескин, глядя на своего старинного товарища. – «Капусты» нам хватит. – Медвежатник указал на большой брезентовый мешок, лежащий в дальнем углу, небрежно прикрытый рогожей. – А если хочешь, Абраша, езжай в Израиль, проведай родственников. Я, как сейчас говорят, тебя спонсирую.

Урис внимательно посмотрел на Лескина, потом задумчиво проговорил:

– Нет, Дима, никуда я не поеду. Здесь родился, здесь учился, здесь сидел и здесь помру. Вместе зимовать будем.

В Заполярье всегда суровая зима. Трескучие морозы, вечная мерзлота, шквальные ветры, переходящие в бураны. Край, где выживают сильнейшие.

В казарме было жарко натоплено. Четыре десятка новобранцев были выстроены в две шеренги. Четыре десятка остриженных наголо голов, с оттопыренными ушами. Одетые в не подогнанную по фигуре, а потому мешковатую черную форму, новобранцы смотрели прямо перед собой.

Перед строем медленно прохаживался высокий широкоплечий прапорщик в парадной форме с тремя нашивками за ранения, на груди поблескивали два ордена Красной Звезды, орден Красного Знамени, а рядом орден Мужества и медаль «За отвагу». Весь облик прапорщика излучал силу, ловкость и бесстрашие. Еще недавние мальчишки ошалело пялились на могучую грудь морского волка.

– Северный флот – это вам не Черноморский флот в мягком южном климате. У нас климат жесткий и жесткие условия службы, – чеканя каждое слово, говорил орденоносец. – Но зато у нас выходят лучшие солдаты, настоящие бойцы. Именно нам, морским пехотинцам Северного флота, поручались самые трудные задачи, и мы их выполняли с честью.

При этих словах ордена зазвенели на груди прапорщика.

– Мы лучшие, но это дается тяжелым ратным трудом. Сейчас вы находитесь на флотском карантине, проще говоря, это курс молодого бойца. Лучшие после этого попадут к нам, в разведку, остальные будут распределены по частям бригады осваивать военные специальности, необходимые в частях. А пока для вас я царь и бог, и запомните, меня зовут прапорщик Варакута.

Виктор Савченко, еще совсем недавно носивший прозвище Пистон, почти с ненавистью смотрел на передвигающегося по казарме прапорщика, считая его виновником произошедшего. Именно Варакута вез его в Североморск и опекал как младенца.

«Вот я влип, – размышлял Виктор, прокручивая в мозгу накипевшие за эти дни мысли. – Пацаны, наверное, уже где-то во Франции пиво пьют, или их муштруют в учебном лагере Иностранного легиона. А я… вот, блин, застрял. Но ничего, наверстаю. Отслужу и вернусь».

На душе новобранца было тоскливо. За окном полярной ночи разноцветной занавесью колыхалось северное сияние.