Александр Бушков - Белая гвардия

Ну и ладно. Как сказал Лаврик — иногда полезно знать, кто шпион, а иногда — кто шпионом безусловно не является. Он давно признался Мазуру, что с превеликой охотой вербанул бы старого черта. Очень уж удачная кандидатура: благодаря своему бизнесу, коим начал заниматься еще в колониальные времена, Акинфиев на короткой ноге со многими местными столпами общества, член здешнего бомонда, принят в лучших домах, информацию с самых что ни на есть верхов мог бы качать — залюбуешься. Вот только прищучить его совершенно не на чем: компромата не имеется, денег ему хватает своих, на ностальгии по далекой России-матушке не сыграешь, поскольку никакой такой ностальгии Акинфиев не испытывает. Тупик… Князь, мать его за ногу…

Ага, вот именно. Как выяснил Лаврик через свои хитрые связи, капитан-лейтенант и в самом деле самым законным образом носил княжеский титул, правда, состояньицем обладал довольно скромным, как случалось порой с князьями по всей Европе. Но поскольку его сын, родившийся в двадцать шестом в Бизерте, на свет появился в законном браке (заключенном к тому же еще во времена Российской империи), то нынешний господин антиквар опять-таки мог с полным на то правом именоваться князем. Вот только красавица Татьяна, увы, княжной уже не считалась (как выяснил тот же Лаврик) — за год до обретения страной независимости Акинфиев женился на француженке из вполне приличной и весьма зажиточной семьи — но к дворянству она не имела чести принадлежать, в православие не перешла, брак был заключен во французской мэрии. Все это, вместе взятое, лишало Татьяну свет Илларионовну прав не то что на титул, но и вообще на российское дворянство — чем ни она, ни ее папенька, очень похоже, нисколечко не заморачивались. Как-никак последняя четверть двадцатого века, мадам и месье, слишком многие давным-давно забросили эти игры…

Вскоре он сидел в знакомом кабинете. Как обычно, не было полного ощущения, что он оказался в прошлом, но чуточку на это все же походило: и строгая, лишенная грубой вычурности нуворишей мебель из темного дерева, и высокие напольные часы, и небольшая люстра, и полка с книгами, и картины (парусники, броненосцы, просто морские пейзажи или как там они именуются у искусствоведов) — все это, безусловно, появилось на свет как минимум перед Первой мировой. Хотя сделано, конечно, не в Российской империи — белогвардейцы в свое время покидали Родину без особого комфорта и уж такую обстановку не смогли бы с собой прихватить.

А вот портрет последнего российского самодержца, даже Мазуру ясно, гораздо более позднего происхождения — как и телефон на столе: хоть видом и неотличим от дореволюционного, снабжен вполне современным диском и витым пластиковым шнуром. Ну что же, хозяин кабинета не доводил попытки окружить себя прошлым до абсурда. В конце концов, не смешной чудак, а вполне современный удачливый коммерсант, сначала довольно успешно занимался ценными породами деревьев, но уже больше двадцати лет как переключился на антиквариат и не прогадал…

Сделав последний глоток, Мазур осторожно поставил чашечку из тончайшего фарфора с синей росписью, изображавшей китайскую пагоду и горбатый мостик над ручьем. Облегченно вздохнул про себя: всякий раз боялся разбить эту хреновину, очень уж хрупкая, как крыло бабочки. А князь, изволите ли видеть, признавал только такую посуду.

— Еще чашечку?

— Нет, благодарю, — сказал Мазур.

— В таком случае, рюмочку коньяку?

— Вот это с удовольствием, — кивнул он.

Акинфиев наполнил низкие пузатые рюмочки — тоже тончайшие, отливавшие радужным блеском. Вот тут Мазур, как всегда, чувствовал себя гораздо увереннее: когда это русский человек, если он, конечно, не пьян в дупель, разбивал аршин? Аршин — дело святое…

— Ваше здоровье!

Выпили, разумеется, не чокаясь. На взгляд Мазура (да наверняка и господ офицеров российского императорского флота), пить этакими воробьиными глотками — сущее извращение. Но что поделать, если порядки хозяин устанавливает?

Однако… Случилось нечто необычайное, с чем Мазур за неполный месяц знакомства впервые сталкивался: не предлагая вслух, вообще не спрашивая согласия гостя, князь моментально наполнил рюмки по новой, взял свою с таким нетерпеливым видом, что Мазур тут же поднял свою — без малейшего внутреннего сопротивления, наоборот. Если первая — колом, вторая, как известно, соколом…

Что-то в той торопливости, с какой Акинфиев забросил коньяк в рот, роднило его с иными индивидуумами, которых Мазур навидался дома. Он, конечно, мог и ошибаться, но в глазах у хозяина появилось явственное нетерпение, словно он хотел незамедлительно дербалызнуть еще. Совершенно на него не похоже. Точно.

Сохраняя невозмутимый вид, приличествующий гвардии полковнику, сидевшему в гостях у князя, Мазур присмотрелся. Акинфиев, как обычно, выглядел импозантно: благородная проседь на висках, гордая посадка головы, тонкое породистое лицо со старых фотографий, выглядит гораздо моложе своих шестидесяти. Такой же… и не такой. Полное впечатление, что он уже успел изрядно хряпнуть, и обычную свою аристократическую невозмутимость сохраняет с некоторым усилием..

«Ну, мало ли что, — подумал Мазур. — Вдруг он — запойный? Это и с князьями случается. Долго держался, цедил рюмочками, а нынче поутру сорвался с резьбы. Дело житейское.»

— Вы с некоторой грустью смотрите на свою пустую рюмку… — произнес князь.

И голос у него был такой, словно требовалось некоторое усилие воли, чтобы не поплыть словесно.

— Сказать по совести, подмывает выпить еще, — признался Мазур, напустив на себя чуточку смущенный вид. — День сегодня такой, что ли… Простите великодушно за вульгарность…

— Ну что вы! — воскликнул Акинфиев чересчур живо. — В конце концов, вы военный, а я дворянин, в старые времена люди вроде нас с вами такими наперстками определенно брезговали… Вы не против, если я предложу более… основательную утварь?

— Ничуть, — светски сказал Мазур.

Хозяин поднялся (са-амую чуточку пошатнувшись!), достал из ящика стола уже не крошки-рюмочки, а вполне приличные серебряные чарочки, граммов этак на восемьдесят. Оттуда же извлек фарфоровое блюдце, где лежала горка покромсанных ломтиков сыра и ветчины, кучка шоколадных конфет без оберток. Это уже ничуть не походило на кулинарные изыскания темнокожей горничной, обычно им подававшей, — та даже столь немудреную закуску расположила бы красивейшим образом, на манер японской икебаны. Точно, мысленно прокомментировал Мазур с большим знанием дела, мужик пошел вразнос… Тихушничает, надо полагать, умело — коли уж об этой его склонности даже всезнающий Лаврик не обмолвился. А уж он-то, когда подумывал, не вербануть ли его антикварное сиятельство, материала нагреб немало…