Всеволод Бенигсен - ВИТЧ

Войдя в квартиру, Максим первым делом бросился к телефону. Набрал номер Блюменцвейга и стал мысленно молиться, чтобы там кто-то ответил. Мольбы были услышаны, и трубку подняли. Правда, сначала это был мужской голос (судя по акценту, какой-то гастарбайтер-ремонтник), а затем трубку взяла сестра хозяйки.

— Простите, — засуетился Максим. — Я как-то звонил по поводу Блюменцвейга. Вы сказали, что его документы и какие-то книги забрал его двоюродный брат.

— Да, — уверенно ответила та. — Не книги, а бумажки всякие… рукописи, что ли…

— А вы уверены, что это был его брат?

— Ну а кто бы еще так быстро явился? Мы сами только-только узнали о смерти, а этот уже у двери. Только родственник и мог узнать так быстро.

«Железная логика», — мысленно хмыкнул Максим.

— А как он выглядел?

— Брат этот? Да, честно говоря, странно — совсем и не похож на покойного… Но с двоюродными это бывает…

— Ну а все же?

— Нет, ну нашего жилец был такой интеллигентный… вполне себе благородный… а этот какой-то молодой… взгляд такой тяжелый… Что еще… Ну, брюнетистый такой… А-а… подбородок раздвоенный…

— Подбородок?

— Ага. Я такие вещи сразу подмечаю. У меня у первого мужа был такой. У мужиков с такими подбородками характер тяжелый. Лучше не связываться.

— Слушайте, — вдруг засуетился Максим, озаренный нелепой догадкой, — а ямочек, ямочек на щеках не было?

— Ой, точно. Были. А я и забыла.

Максим застонал, прикрыв глаза.

— Вы что? — испуганно спросила женщина.

— Да я-то ничего, — раздраженно ответил Максим. — А вот вам бы следовало в следующий раз документы проверять у таких братьев.

Он повесил трубку и уставился на стену.

Панкратов. Точно Панкратов. А кто еще? Все верно. Зонц знает о Блюменцвейге. Панкратов пришел забрать документы. Ну и что дальше? А дальше ничего.

Пазл сложился, но сложился как-то неправильно. Его изогнутые детальки упруго вписались друг в друга и даже создали ровный четырехугольник, но… картинки по-прежнему не было.

Максим просто не знал, что ему делать со всей этой информацией. Можно было бы потребовать объяснений у Зонца, но только какой смысл? А если он скажет, что про Павелецкий вокзал он узнал по каким-то своим каналам, а за вещами заходил не Панкратов, а кто-то на него похожий? И что? Максим начнет расследование? А главное, куда это все ведет?

Во рту стало кисло, как будто он только что облизал протекшую батарейку. Нестерпимо захотелось выпить. Но Максим мужественно сдержал этот позыв.

Нет, нет. Надо писать книгу. Заказ-то пока никто не отменял, слава богу. А что касается Зонца, то просьбу его он выполнил, больше он ему ничего не должен. Точка. Правда, взамен он ничего не получил. Ну не считать же лепет Купермана полезной информацией. Другое дело, что Привольск оказался тоже довольно интересной темой. Если вдуматься, поинтереснее «Глагола». Тут тебе и настоящее диссидентство, и гонения, и даже героический побег Блюменцвейга. Можно и ВИТЧ как-нибудь приплести. Для забавности.

Максим расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, уселся за компьютер и стал перво-наперво чистить текст книги. Это было старой привычкой — сначала перечитать и исправить уже написанное, затем двигаться дальше. Но едва Максим закончил правку, зазвонил мобильный. Это был Толик.

— Что делаешь?

— Работаю над книгой, — ответил Максим, уставившись в монитор и пытаясь вспомнить, как употребляется глагол «довлеть».

— Молодец.

— Спасибо, учитель, — отозвался Максим. — Между прочим, скоро закончу. Так что дай мне координаты своего издателя, я с ним свяжусь.

— Координаты?

— Ну да. Телефон, например.

— А у меня нет.

— То есть как?!

— Да он мне сам обычно звонит. Но ты не переживай. Как только позвонит, я все передам. Ты, кстати, оторваться не хочешь? Есть интересная тусовка.

— Знаю я твои интересные тусовки. Бродят медийные рожи с бокалами дорогого шампанского и думают, что они что-то из себя представляют.

— Ой, да ладно. Можно подумать, твои диссиденты интереснее.

— Да уж поинтереснее. Люди все-таки реальность меняли, за свободу боролись. Теперь, правда, этой свободой пользуются твои медиарожи, но это уже претензии не к «моим диссидентам».

— Мои медиарожи тоже реальность меняют.

— Они ее не меняют. Они ее сами выдумали, в ней живут и нас в ней жить заставляют.

— Ладно, не хочешь — как хочешь. Но когда захочешь, помни — я всегда готов. Как пионэр. Ха-ха.

Затем раздались короткие гудки, но Толиков смех еще долго звенел в ушах Максима, подобно улыбке чеширского кота, которая, как известно, исчезала последней.

Следующие несколько недель Максим упорно трудился над книгой. Шлифовал корявости, выправлял нестыковки, безжалостно вычеркивал как фальшивый пафос, так и чрезмерный юмор, чувствуя себя эквилибристом на проволоке — шаг влево, шаг вправо. Тем не менее как он ни старался держаться в описании глагольцев-привольчан относительной объективности, а все равно выходила некоторая героизация. В немалой степени этому способствовал и сам привольский лагерь. А также полное отсутствие собственно трудов этих самых привольчан-глагольцев. Нет, экземпляр «Глагола» он все-таки забрал у Бухреева, но где взять романы, повести и статьи, написанные героями его книги? Девяносто процентов этих произведений писались в стол и канули в Лету. Были ли они действительно хороши — утверждать спустя столько лет было сложно. В этом Максим убедился, перечитав «Глагол». Нет, по меркам своего времени некоторые из рассказов и повестей были верхом смелости, но с художественной точки зрения оставляли, мягко говоря, желать лучшего. Единственная вещь, которая произвела на Максима впечатление, была небольшая, но абсолютно безумная пьеса Блюменцвейга (кто бы сомневался), в которой Ленин, подобно Дракуле, вставал из гроба, покидал Мавзолей и шел пить кровь своих сограждан. В отличие от набивших оскомину рассказов про восставших из гроба вождей и царей, которые, оказываясь в современном городе, приходили в ужас от увиденного будущего, в пьесе Блюменцвейга Ленин вообще не интересовался реальностью. Он просто нападал на припозднившихся прохожих и пил у них кровь. Насосавшись крови, он возвращался в Мавзолей, где хватался от смеха за бока и картавил в злорадном экстазе:

— Сколько вкусных людей! Какое широкое поле для работы!

Милиция сбилась с ног, но поймать вампира не могла, ибо Владимир Ильич был последним, кого можно было бы заподозрить в подобном безобразии. Часовые же, которые охраняли покой кремлевского мечтателя, при виде выходящего каждую ночь из Мавзолея Ленина, как правило, теряли речь и рассудок, и толку от них было, как от козла молока. Их увозили в дурдом, а на их место заступали новые. У часовых Ленин кровь почему-то не пил, предпочитая просто сводить с ума. В общем, такой политически-сатирический триллер. Но это только до конца первого акта. Дальше сюжет пьесы делал совершенно невообразимый кульбит, переводя действие в абсолютно иную плоскость. Не зная, как противостоять этому бесконечному сумасшествию часовых, гэбисты решают на время убрать Ленина из Мавзолея. Они кладут на его место своего человека и в караул ставят тоже своих людей. Тем временем о вампирических наклонностях покойного вождя прознают интеллигенты-диссиденты. К подобному выводу они приходят, найдя упоминание о подобных кровососах в каких-то древних книгах — мол, есть такие типы, которые при жизни пьют кровь в переносном смысле, а после смерти продолжают ее пить уже в буквальном. Но только в том случае, если их не захоронить. В общем, ровно в полночь эти умники являются в Мавзолей с осиновым колом. Для начала они убивают охрану, потому что та бы и не пропустила их внутрь. Затем проходят в главный зал и загоняют осиновый кол в сотрудника КГБ, загримированного под Ленина. Бедняга хрипит, истекая кровью, а диссиденты, уверенные, что перед ними корчится вампир Ильич, произносят над агонизирующим телом проклятия и какие-то там заклинания. Но тут у жертвы отклеивается бородка, и диссиденты понимают, что ошиблись. Чтобы избежать расплаты, они прячут трупы убитых ими гэбистов и хотят уходить, как вдруг слышат на улице шум мотора и голоса — там приехала группа проверяющих. Двое диссидентов срочно переодеваются в часовых, а один ложится на место Ленина. Фальшивых часовых отправляют в срочном порядке на новый объект — охранять какого-то высокопоставленного бонзу. А «Ленина» накрывают стеклянным колпаком. Когда все уходят, бедняга пытается выбраться, но, оказывается, пуленепробиваемое стекло плотно завинчено. К утру он в страшных муках умирает. Новые часовые, услышав предсмертные хрипы и удары, бегут внутрь. Там они видят труп и приходят в ужас оттого, что охраняли живого человека. Они срочно приводят его посиневшее изогнувшееся тело в естественное положение. Там же обнаруживают запрятанные трупы трех гэбистов. С перепугу выносят их наружу и закапывают под кремлевской стеной. Тем временем двое диссидентов в форме гэбистов успешно охраняют партийного начальника, получают от него одобрение, грамоту и повышение по службе. И их теперь уже вполне официально оформляют на работу в КГБ. Пьеса заканчивалась тем, что два диссидента работают в КГБ, третий работает Лениным (посмертно, естественно), а реальный Владимир Ильич хранится в подвалах Лубянки, где о нем вскоре забывают, а он через некоторое время начинает бродить по запертой камере и выть. Арестованные называют его лубянским призраком и рассказывают легенду, что это бродит замученный в застенках борец с советской властью.