Андрей Константинов - Сочинитель

Кудасов стиснул зубы, тряхнул головой, словно сбрасывая с себя оцепенение. Строчки в досье перестали прыгать перед глазами, мозг понемногу прочищался, входил в нормальный рабочий «режим». И почти сразу Кудасов, что называется, ухватил за хвост ту самую мысль, которая ускользнула от него накануне: «Так… Если им так нужен Муха — а нужен он им действительно позарез, судя по масштабам проделанной работы, — то… То без Мухи у Палыча что-то не срастается, что-то очень важное и серьезное… Челищев считал, что Мухина собирались „делегировать“ в нефтебизнес… Да это даже не так важно, куда его там хотели двинуть — важно другое… Важна реакция Антибиотика на то, что ситуация пока не меняется. Какая это будет реакция? Крайне негативная, естественно. Человек работал-работал, приложил столько сил и средств, а результата нет. Тут любой озвереет и занервничает… Озвереет и занервничает, очень хорошо… Почему мы никак до сих пор Палыча приконтрить не могли? Потому что он опережал нас в мобильности принятия решений, в маневре, в умении оперативно концентрировать на необходимом направлении потребные силы и средства… И еще потому, что он практически никогда ничего не делает сам — только чужими руками… А что мы имеем сейчас? А сейчас мы имеем озверевшего, выведенного из равновесия Палыча, у которого наблюдается явный дефицит людей, способных самостоятельно думать, принимать решения и претворять эти решения в жизнь. Так, так… Озверевший Палыч, замученный кадровым голодом… Тут есть шанс. Шанс на то, что он в таком раскладе может стать чуть менее осторожным, что будет вынужден что-то сделать своими руками… Тем более, если он предполагает, что я — деморализован и хотя бы на какое-то время из игры выключен… Значит, что необходимо мне? Мне необходимо не только из игры не выключаться, но и еще больше активизироваться. Какая тут может быть конкретика? Самая простая! Нужно усилить контроль за Палычем, нужны дополнительные мероприятия! Нужен более плотный „колпак“… И тогда будет шанс прихватить его на чем-то — то есть нанести удар тогда, когда он не ждет…»

Размышления Кудасова прервал звонок зеленого аппарата. Никита Никитич взял трубку, почему-то сразу подумав о Даше. Но звонила не она — звонил Обнорский. Журналист был чем-то очень возбужден и спрашивал, увидятся ли они нынешним вечером «где обычно».

«Ах, да, сегодня же четверг», — вспомнил Кудасов. По четвергам они с Андреем встречались в спортзале «Динамо» — разминали кости, обменивались новостями… Правда, сегодняшнее состояние Никиты явно не располагало к тренировкам. Но Кудасов решил встречу не отменять — там, на «Динамо», сауна отличная, в конце концов можно будет пропариться, выгнать из себя с потом простуду. Да и Андрей намекнул что у него припасено для Никиты кое-что любопытное. Интересно — что? Опять, наверное, Обнорский куда-то влез… Тем более необходимо встретиться, за парнем пригляд нужен, он в азарте чувство меры иногда теряет… Однажды уже Кудасов с Марковым Степой — светлая ему память! — еле успели оттащить журналиста от приготовленной для него могилы…

Договорившись о встрече на «Динамо» в восемь вечера, Никита Никитич аккуратно повесил трубку и вернулся к своим мыслям…

Минут через пятнадцать он подозвал к себе Вадика Резакова и, включив погромче приемник, стоявший рядом на тумбочке, о чем-то с ним зашептался. Остальные опера не обратили на их «секретничание» никакого внимания: так уж было заведено в отделе — каждый делал свою работу.

Резаков внимательно слушал шефа и кивал кучерявой головой. Наконец Никита Никитич закончил, подмигнул Вадиму и спросил уже нормальным голосом:

— Значит, ты все понял? Мероприятия начнем, думаю, через три дня — пока я с начальством утрясу, пока заявки на «технику» подпишут…

Вадим утвердительно кивнул и неожиданно спросил:

— Никита Никитич, а вы согласовывать с Ващановым будете?

Спросив, Резаков смутился, потому что явно перешагнул некий субординактивный порожек — Кудасов совсем не обязан был докладывать подчиненному, с кем и как собирается согласовывать обсужденные мероприятия. Однако Никита «осаживать» Вадима не стал — усмехнулся одними глазами, ответил вопросом на вопрос:

— А что? Есть какие-то принципиальные возражения?

Резаков покраснел, затряс головой:

— Нет. Извините, Никита Никитич… Просто суеверия.

— Суеверия? Какие суеверия?

— Да так… — Вадим смущенно пожал плечами, хмыкнул в усы. — Просто, у нас… Ребята считают, что у Геннадия Петровича рука несчастливая. Да это так — дурь… Знаете, как у крупье в казино, который шарик запускает. Бывает с фартовой рукой, а бывает — «непрушник».

— Ты что, в рулетку играть начал? — удивился Кудасов.

— Нет, — засмеялся Резаков. — Это я в газете прочитал.

— Понятно, — хмыкнул Никита Никитич. — «Непрушник», значит… Ладно, мистика — дело серьезное. Геннадий Петрович утром сказал, что через пару дней в Финляндию собирается — для обмена опытом с тамошними полицейскими. Лекции читать будет. Так что, думаю, его мы тревожить перед поездкой не будем, обкашляем все с Лейкиным. Он как, фартовый?

— Бенни Хилл? Вполне, — разулыбался Вадик. — Главное, что добрый…

Бенни Хиллом в РУОПе называли одного из трех заместителей начальника управления, а именно — Серафима Данииловича Лейкина. Полковник Лейкин действительно внешне очень напоминал известного английского комика и так же, как и его британский «близнец», был человеком веселым, общительным и по-своему незаурядным. Незаурядность Серафима Данииловича заключалась не только в том, что он — еврей — дослужился до полковничьих погон, и даже не в том, что на праздничных собраниях, посвященных Дню милиции, Лейкин любил исполнять под балалайку сатирические частушки собственного сочинения. Уникальность Серафима Данииловича выражалась в том, что в РУОПе, где он числился заместителем начальника управления, никто толком не знал, чем, собственно говоря, Лейкин конкретно занимался. Происходил Серафим Даниилович из «замполитов» и в душе остался пламенным комиссаром — только теперь уже не родимой коммунистической партии, а новой демократической власти. Всем сердцем приняв проходившие в стране преобразования, полковник Лейкин полностью отдался «делу реформирования» и периодически заводил на эти актуальные темы задушевные беседы с операми, доводя последних чуть ли не до истерик своей участливой теплотой и доброжелательностью.

Надо сказать, что сам Серафим Даниилович считал себя человеком счастливым, нашедшим свое призвание. Работа в милиции — каждому ясно — сообразительности требует, а сообразительность и пытливость ума проявились у Лейкина еще в глубоком детстве. Его, сироту, воспитала мать сестры — тетя Капа, души не чаявшая в своем Симочке. Симу часто во дворе обижали — то петушка на палочке хулиганы отнимут, то вообще просто так по шее дадут. Так Симочка в отместку им разные хитрости придумывал: например, кошелечек с какашками внутри хулиганам подбросит, те залезут в кошелек, а там ведь не деньги — вот пальчики-то и в дерьме… Мелочь, а приятно! Или, скажем, положит мячик на дорожке резиновый, да не простой, а с камушком внутри. Разбежится хулиган, пнет мячик — и воет потом, сердечный, на одной ноге прыгает… Эти поучительные историй из детства Серафима Данииловича знало все управление, потому что он сам о них любил рассказывать родному личному составу.