Вячеслав Денисов - Горят как розы былые раны

Доктор утюжил сорочку и посетителя заметил не сразу. Винсент стоял у окна и смотрел, как ловкие пальцы уже немолодого врача, словно пальцы пианиста, перебирают складки. Доктор придавал им необходимый для глажения вид, и Винсенту подумалось, что с той же старательностью, наверное, он подбирает ключи к душам своих пациентов. «Вот так же и я смешиваю краски, а Тео продает у Гупилей картины, Рулен сортирует почту, а Рашель натягивает чулки. Каждый старается изо всех сил, но не получается у меня одного. Неужто оттого, что только я нездоров?» Он еще раз прислушался к себе. Нет, писать не хотелось. Не было желания даже слушать ветер и смотреть, как неподвижные внизу и живые в кронах кипарисы царапают небо…

– Винсент?

– Простите, доктор, – очнувшись, быстро проговорил Ван Гог, – я шел к вам без ясно поставленной цели. Точнее сказать, я и не думал к вам идти. Ноги сами меня привели… – Винсент погладил подбородок и улыбнулся, изо всех сил стараясь придать своим словам разумное обоснование. – В другой обстановке только что сказанное мною вряд ли могло вызвать беспокойство окружающих, верно?

Пейрон оставил сорочку в покое и поставил дышащий углями утюг на чугунную, исполненную в виде подковы подставку.

– Будь вы тем, за кого себя пытаетесь выдать, вы бы об этом даже не подумали, верно?

Винсенту понравились слова Пейрона.

– За кого же я себя выдаю?

– Уже две недели вы пытаетесь выколотить из жизни правду о себе. Ваше дело – писать картины. Вместо этого вы погрузились в оценку окружающих вас обстоятельств. Немудрено, что при этом ноги ведут вас против вашей воли. Вы художник, Винсент, вы позабыли об этом?

– Неужели вы тот третий, кто считает меня художником?

Пейрон рассмеялся. Протянув руку, он схватил ладонь Ван Гога и не выпускал до тех пор, пока тот не влез к нему через окно. Проходящая мимо сестра с укоризной покачала головой, а Пейрон, стараясь, чтобы это видел и Винсент, приложил палец к губам и сделал страшные глаза. Сестра беззвучно рассмеялась, опять покачала головой, махнула рукой и поспешила по делам с корзиной чистого белья.

– Вы забавный человек, доктор Пейрон, – сказал Винсент.

– Я считаю вас художником, и я же забавен. Позвольте узнать имена двух оставшихся самых счастливых людей на свете.

– Это я и мой брат Тео.

Вошла жена Пейрона. Невыразительная женщина, ровесница Пейрона, кивнула головой и с лицом видавшей виды и оставшейся не впечатленной ими женщины удалилась.

– Она приготовит нам кофе, – заговорщически сообщил Пейрон. – Она из тех трех женщин, кто делает это безупречно.

– Кто же оставшиеся две?

– Моя умершая мама и Матерь Божья, – ответил Пейрон, поглядывая в дверной проем и вынимая из шкафчика бутылку. Рюмки он старался держать в руке так, чтобы те не звякнули. – Женщины привередливы, когда намечается мужской разговор. Ни одна жена не ушла на кухню в нормальном расположении духа, оставляя в комнате со спиртным мужа и его друга.

Винсент осмотрел помещение, в котором оказался таким необычным способом. Старые серые обои с выцветшим рисунком – какие-то в прошлом сиреневые, а теперь почти голубые цветы, – безликие офорты так шли к ним, не одно десятилетие бывшая в употреблении мебель и облезший пол. Видимо, Пейрон был из тех, кто совершенно равнодушно относился к условиям своего обитания.

– Вы не обидитесь на меня, – осторожно начал Винсент, – если я обращу ваше внимание на отсутствие в вашем доме жизни?

Пейрон внимательно посмотрел на Ван Гога.

– Мне кажется, ваша жена оставляла бы вас наедине с вашими друзьями с большей охотой, если бы в ее жизни присутствовали яркие цвета. Ей было бы не до вас, всю свою энергию она тратила бы на любование ими, наполняясь красотой и вдохновением все больше и больше.

Поочередно положив на края рюмок палец – чтобы не цокнуло горлышко бутылки, Пейрон налил себе и Винсенту. Кивнув на выпивку, он отхлебнул сам, пошевелил губами, впитывая букет, и после этого спросил:

– Что вы имеете в виду?

– Оставьте в покое серый и сиреневый цвета. Ни один из них, ни сам по себе, ни в сочетании друг с другом не заявляет о желании здравствовать, – Винсент вскочил и прошелся по комнате. – Если бы об этом знали те, кто красил стены в нашей комнате! Ваш дом чахнет без картин, доктор. Позвольте слепящему зеленому, усыпляющему желтому хрому и пронзительному белому ворваться в вашу жизнь! Плесните фиолетового вина на эти стены и туда же – бордо! Разотрите краски своего существования, заправьте маслом жизнелюбия и сойдите хоть чуть-чуть – я прошу вас – с ума…

Пейрон заволновался. Он снова наполнил рюмки, но пить не стал. Оторвавшись от стола и выбросив в сторону руку, он зачесал назад спустившиеся на узкий, но высокий лоб волосы и испытующе посмотрел на Винсента. В комнате пахло жасмином, ветер вдувал его аромат сквозь распахнутое окно, наполняя тонким запахом весь первый этаж дома. Зажмурившись, Винсент вдохнул пьянящий чистотой воздух и улыбнулся.

– Вот сюда, да? – Пейрон, казалось, был занят только своими мыслями, но при этом он не сводил с Винсента внимательного взгляда. Отягощенный размышлениями, взгляд этот казался отрешенным. – Вот сюда я должен повесить картину. Как вы считаете?

Винсент пригляделся и закусил ноготь мизинца.

– Пожалуй, на другую стену, – сказал он, – здесь вы утяжелите атмосферу. На той стороне у вас половина всей комнатной мебели.

– Тогда куда?

– Рядом с этим окном, – и, развернувшись назад, Ван Гог уверенно ткнул пальцем в угол комнаты. – Я бы рекомендовал натюрморт. Побольше желтого хрома, вишневые тона с лазуритовыми… Да, – подумав, уверенно проговорил он. – Вид из окна уныл: сорняки, заполонившие двор, стволы сосен… Яркий натюрморт рядом с окном оживит пейзаж.

– Черт возьми! – Пейрон рассмеялся. – Вы правы формально, но картина в углу комнаты?..

– Если вы позволите выйти за пределы больничного двора, я написал бы вам картину, и вы, приложив ее к стене, убедились бы в моей правоте.

Глаза Пейрона вспыхнули, и он на мгновение обмяк.

– Минутку, Винсент… Как же я забыл! У меня есть картина! На прошлой неделе я привез ее из Арля!

Выйдя твердым шагом из комнаты, он хлопнул дверью. В комнате стало так тихо, что было слышно стрекотание кузнечика за высокой стеной приюта.

«Он там, на воле, – думал Винсент, имея в виду кузнечика, – может сам принимать решения. Он может познакомиться с понравившейся ему молоденькой кузнечихой и объясниться ей в любви… Главное, у него есть кому объясниться… Главное, что он может нравиться…»

Пейрон ворвался как ураган. В руке он нес яркое полотно в дешевой, но претендующей на изысканность раме, глаза его горели.