Валерий Рощин - Марш обреченных

– Бери автомат, Борис. Иди…

– А ты? Ты ж еле дышишь!

– Иди-иди. Справлюсь…

– Куцый, где ты застрял?! – верещит Палыч.

Его голос тонет в грохоте. С восточной стороны к развалинам прилетела граната. Упав с приличным недолетом, она подскочила и разорвалась в воздухе – шагах в десяти от пролома. За ней жахнула вторая, третья…

Куценко быстро опустошает автоматный магазин и принимается швырять за стену «эргэдэшки» – его мощными ручищами их удается забрасывать на полсотни метров.

– Успею! Успею! Успею!.. – долблю твердым камнем по кладке. – Успею! Или останусь здесь с Юркой. Других вариантов не будет!..

Ко мне уже разок подползал Илья – вытаскивал из кармашков «лифчика» запасные магазины. Теперь, раскидав свои, подскочил за гранатами Борька.

– Все, граждане, я отстрелялся, – со спокойной деловитостью сообщает прапорщик. При этом достает из кобуры пистолет, щелкает затвором и опять поворачивается к пролому.

– Юрка! Юра, слышишь меня? – прерываю командира.

Товарищ молчит.

– Юрка, просунь в дыру пару магазинов!

– Сваливайте, мужики, – отзывается тот слабеющим голосом. – Мне жить осталось полторы минуты…

В дыру сваливаются четыре автоматных магазина. А потом… Потом грохает взрыв. Прямо там, где лежит Белый.

В пробитое мной отверстие влетает тугая струя горячей пыли.

– Юрка! – кричу через стену. – Ты живой? Тебя не задело? Юрка!

Борис успевает загнать в приемное гнездо один из магазинов и, саданув длинной очередью, быстро выглядывает наружу.

Потом сползает по стене, садится на камни и стягивает с головы светло-серую бандану:

– Все. Нет больше нашего Юрка. Сам подорвал гранату.

Не поверив, я прильнул к дыре и зову друга…

– Пойдем, Аркадий, – мягко трогает за плечо Палыч. – Пойдем. А то и мы тута вместе с генералом навсегда останемся…

По очереди, ползком мы просачиваемся через разбитый проем южной стены и используем единственный спасительный шанс – неглубокую балку, по которой поднимались к развалинам от самого ущелья. Мы тяжело ползем вниз – грязные, почти безоружные и озлобленные. Впереди Супрун тащит раненного в ключицу паренька. За ним Палыч с «волонтером» волокут лежащего на одеяле генерала. Куцый «словил» голенью пулю, но ползет самостоятельно. Я же, экономно расходуя последние боеприпасы, прикрываю группу с тыла.

Изредка, когда позволяет глубина балки, мы встаем и передвигаемся короткими перебежками. И тогда все сожалеют о том, что сорокалетний генерал так не ко времени подхватил какую-то лихорадку.

У меня остается последний магазин, в двух карманах «лифчика» лежат две последние гранаты. Правда, у каждого из нас имеются пистолеты. Но, как говорится, личное оружие офицеру дается для того, чтобы своевременно застрелиться – противостоять на поле боя полноценному автоматическому оружию с «макаром» бессмысленно. Изредка я оборачиваюсь и, поднимая правой рукой автомат, прицельно выпускаю по одной пуле. Хорошо прицелиться получается не всегда – мышцы сводит от усталости, в глаза заливает липкий пот, смешанный с кровью…

Балочка должна закончиться у разбитой грунтовки. По ней нам предстоит протопать метров семьсот – до первого поворота на юг. Там, за поворотом, ждет бэтээр, на котором мы приехали в эти горы из порта Сухуми. Нам бы только добраться до поворота…

Очередной глубокий участок спасительного овражка. Если бы не этот овраг – нас всех давно встречали бы ангелы.

Передо мной скачет на одной ноге Борька. Скачет и матерится, булькает грудью, хрипит, отплевывается. А ведь он, пожалуй, самый натренированный из нас.

Впереди маячит ровный участок. Я его помню – сразу за ним начинается грунтовая дорога.

– Поднажми, Куцый, – сделав очередной выстрел, поторапливаю товарища. – Здесь надо побыстрее… Чтобы оторваться… Иначе они нас перещелкают на открытой местности…

Кажется, я слышу, как Борька скрипит зубами, ускоряя неловкие прыжки.

Наконец мы выскакиваем на то, что называется дорогой, и резко поворачиваем на восток.

– Бегите, я сейчас! – задерживаюсь у обочины.

Отцепив от кармашка гранату, кладу ее в приямок, выдергиваю чеку, а спусковой рычаг запала прижимаю сверху плоским увесистым камнем. И пускаюсь догонять товарищей в надежде на то, что кто-нибудь из преследователей заденет ботинком оставленный мной сюрприз.

О появлении на дороге грузинских солдат я догадываюсь по стрельбе за спиной и противно визжащим пулям. Одна из них проходит так близко с моей головой, что шею и щеку обдает тугой волной. Потом сзади раздается взрыв, и беспорядочная стрельба на несколько секунд стихает.

– Ага, сработал капканчик, – радуюсь, помогая Куценко хромать на одну ногу.

– Сколько нам осталось? – спрашивает он.

– Метров двести.

– Чего ж наш бэт навстречу не выезжает?! Не слышат, что ли?..

Услышав взрыв моей гранаты, экипаж транспортера зашевелился – мы слышим шум заработавшего двигателя.

Однако и преследователи не сдаются: рядом снова поют пули, и взметается фонтанами белесая пыль.

Наконец навстречу, оставляя за собой темные клубы выхлопа, выползает БТР-80. Мы почти счастливы – спасены!

Сделав несколько мелких движений, башня замирает. Крупнокалиберный КПВТ клюет стволом вверх-вниз и выплевывает длинную очередь, от оглушительного звука которой у нас закладывает уши.

– Заноси, – хрипит кто-то из моих ребят.

Раненых и больного «пакуют» через боковой люк. Жду, пока вся группа не окажется внутри, и скупо постреливаю из автомата в рассыпавшихся вдоль обочин дороги грузинских вояк.

– Аркадий, быстрее! – зовут из утробы боевой машины.

Поворачиваюсь и бегу к открытому люку…

Выстрел из гранатомета я смог бы распознать на слух с любой разумной дистанции. Однако в ту секунду и сердце норовило выпрыгнуть, и в висках стучало молотком, и стрельба сзади слилась в сплошной грохот. В тот же роковой миг я впервые ощутил острую спицу, насквозь проколовшую левую сторону груди. Но не успел ничего понять, не успел испугаться и схватиться за сердце. Заряд, видимо, выпущенный по бэтээру, долбанул сбоку – в нескольких шагах.

В последнее мгновение сознание выхватывает беспорядочно мелькавшее небо, землю, огромные колеса. Несколько осколков впиваются в тело, и боль в груди, в иное время причинившая бы жуткое страдание, тотчас растворяется и затухает вместе с угасающим сознанием…

Поездку до Сухуми я конечно же не помню – в это время моя душа находилась в раздумье: остаться в теле или проститься с ним навсегда?..

Я не запомнил дикой тряски на той максимальной скорости, которую мог выжать из бэтээра механик-водитель. Не помню строгого голоса Ильи, требовавшего по радио задержать отход от берега большого десантного корабля. Не отложилась в уснувшей памяти гонка по пустынному городу с бешеной стрельбой из пулеметов при прорыве через территорию порта, уже занимаемую разрозненными подразделениями грузинской армии. Не осталось никакого следа и от отчаянного прыжка нашей бронированной машины с причала в морскую воду; от ее борьбы с волнами; от часового плавания и резвого подъема на борт БДК по опущенной аппарели; от негромкого ликования моих друзей, вопреки всему одержавших еще одну маленькую победу.