Евгений Сухов - Алмазный остров

– Здравствуйте, – ответила на приветствие помощника начальника тюрьмы Ольга и добавила: – Проходите, располагайтесь, пожалуйста, и чувствуйте себя как дома.

Получилось немного язвительно, но усмехаться помощник не пожелал.

– Благодарю вас, сударыня, – немного удивленно ответил он и, пройдя в камеру, присел на краешек кровати.

Входя сюда, тюремщик планировал начать примерно так: «Такой даме, как вы, наверное, не очень уютно в предоставленном помещении. И я, как помощник начальника тюрьмы, готов пойти на то, чтобы предоставить госпоже Амалии Шульц другое, более комфортабельное и меблированное помещение – за отдельную, разумеется, плату. Тем более что тюремными правилами, в сущности, это разрешено». Однако, увидев, что новая арестантка не выглядит растерянной и напуганной, тем более не собирается просить его о помощи, он решил умолчать о возможном переводе ее в камеру получше. И уже начинал понимать, что поступившая постоялица вообще ни о чем не попросит.

На все его вопросы – есть ли у дамы какие-нибудь претензии к условию содержания или жалобы на персонал – Амалия отвечала, что претензий не имеет, однако надеется в скором времени покинуть столь гостеприимное заведение. Единственное, о чем она будет сожалеть, так это о том, что ей придется расстаться со столь приятными и любезными людьми. Слова были произнесены тоном искренним и даже вежливым, но искренность показалась простоватой, а вежливость прозвучала приторной, что предполагало если уж не издевку, то насмешку, и у помощника начальника тюрьмы настроение испортилось бесповоротно.

– Если желаете, то можете довольствоваться за свой счет, – буркнул он и поспешил уйти, так как в присутствии этой дамы чувствовал себя глуповатым и даже в чем-то ущербным.

– Еще раз благодарю вас, – сказала ему уже в спину Амалия, чувствуя, что, несомненно, выиграла этот небольшой поединок с тюремным начальством.

А выигрывать она любила.

Тюремный распорядок был общим как для мужчин, так и для женщин: подъем в шесть утра, после чего насельник камеры должен был одеться, умыться, заправить постель, убраться в камере и ожидать раздачи кофе, которое приносилось ровно в семь.

С девяти часов начинались дознания и допросы. За теми, у кого срок предварительного заключения подошел к концу, приходили охранники и отводили их в суд, после чего в освободившуюся камеру приводили нового предварительного заключенного.

Обед раздавался в полдень. Обычно это была миска супа и паек хлеба весом в фунт, который надо было рассчитывать на весь день.

Ужин приносили в шесть вечера – как правило, печеный картофель или вареный горох с овощами и слабо заваренный чай. Ровно в девять звучала команда отбой, и через четверть часа во всех камерах гасился свет.

В послеобеденное время и до ужина к заключенным могли прийти родственники, но только два раза в неделю, и это служило главным неудовольствием сидельцев, так как в других тюрьмах родственники и вообще посетители могли приходить к заключенным хоть каждый день. Жалобы на таковое притеснение писались едва ли не еженедельно, однако подобный распорядок неукоснительно сохранялся. Поэтому здешнего начальника тюрьмы недолюбливали, хотя и побаивались.

В воскресенья и праздники был обязателен поход в церковь, естественно, тюремную, – единственное место, где можно было передать друг другу записку или переброситься парой слов.

Имелась в тюрьме и неплохая библиотека, и Ольга сразу затребовала себе несколько книг и журналов. В первый день ее никто не тревожил, и она с удовольствием читала весь день «Дэвида Коперфильда» английского романиста Чарльза Диккенса.

На второй день случился инцидент в соседней камере «С 32». Находящаяся там заключенная осталась недовольной принесенным ей подгорелым обедом и демонстративно вылила миску супа на пол. За этот поступок она была наказана лишением прогулки сроком на три дня. Вообще, наказания, по мере провинности заключенных, делились на пять разрядов.

Первый, самый легкий, – это лишение чтения. Такое наказание можно было схлопотать за пререкания с дежурным надзирателем.

Затем шло лишение прогулки, что для некоторых заключенных было весьма болезненно.

Третьим по значимости наказанием служил запрет на свидания с родными и близкими. Лишенные таковой поддержки извне, весьма нелишней в их положении, заключенные очень страдали и становились покладистыми и исполнительными.

Затем в качестве наказания шло ограничение в пище: одно из самых неприятных в тюрьме, особенно для тех, кто не имел возможности пользоваться тюремной лавкой.

И самым значительным наказанием, венчающим этот перечень, являлось помещение заключенного в карцер, сырой и темный. После проведения суток в нем заключенные становились покорными, а после трех суток – максимально тяжелого наказания в предварительном заключении для женщин – из них можно было вить веревки.

Время от времени мимо камер проходила старшая надзирательница Герда: та самая, что сидела в застекленной будке, когда Амалию привели в тюрьму. Если бы не юбка, то сзади ее запросто можно было принять за мужчину: широкая мускулистая спина, крепкая шея и уверенная поступь. Впрочем, за мужчину ее можно было принять и спереди, потому как довольно явственно проступающие на ее лице усы делали его скорее мужским, нежели женским. Единственным признаком женственности служили огромная грудь, свисающая едва ли не до пупа, и ярко накрашенные губы.

Впервые старшая надзирательница Герда появилась в камере Амалии-Ольги тотчас после инцидента в камере «С 32».

– Ну, как, милочка, пообвыкла малость? – спросила Герда грудным голосом и вымучила из себя улыбку. Впрочем, с усилием она улыбнулась лишь в самом начале, а потом улыбалась вполне искренне, хотя и немного зловеще.

– Да, спасибо, госпожа старшая надзирательница, – ангельским голоском ответила Амалия, скромно опустив глаза долу.

– Ты не стесняйся, – надзирательница будто бы случайно коснулась плеча Ольги, – если тебе надо какие-нибудь продукты из лавки прикупить или вина, так только скажи.

– Благодарю вас, госпожа старшая надзирательница, вы так добры, что я не нахожу слов…

– Я могу быть еще добрее, – осклабилась Герда, и усы над верхней губой встопорщились и обозначились четче. Они были редкими, с черными жесткими волосами и походили на щетину не очень крупного животного. – Если, конечно, и ко мне будут относиться по-доброму, – добавила надзирательница со значением.

Она подошла и взяла Ольгу за талию. А потом ее рука медленно начала опускаться…

– Что это вы делаете? – продолжала играть непонимание Ольга. Но когда рука надзирательницы опустилась на ее попку, не выдержала: – А ну убери руки от моей задницы, старая потаскуха!