Б. Седов - Без Веры

Анатолий Андреевич ненадолго замолчал, выковырнул из пачки сигарету и, закурив, продолжил вещать мне о том, какой я мерзавец и как меня, такого скользкого и неуловимого, все же поймали.

– Пришлось брать отпуск и ехать в Питер. Я знал, что ты там – уж больно ты наследил, гоняя свою бывшую женушку и брательника. И кое-кого еще. В общем, приехал я в Петербург. А там у меня море друзей – вместе учились, вместе когда-то работали. А у этих друзей везде есть свои люди – хоть в блатном мире, хоть среди самых дешевых бандитов.

– В семье не без урода, – подал я голос.

– Да, – согласился кум. – Одним словом, ты был обречен. Рано или поздно, не с первой попытки, так со второй или с третьей на тебя при содействии этих уродов мы бы вышли. Впрочем, попытка потребовалась только одна.

– Как ты допер до того, что к моим поискам надо подключить Ольгу? – задал я не выходивший последние полчаса из головы вопрос. – Откуда узнал, что когда-то мы были знакомы?

– Хм… – хоть я сейчас и не видел физиономии кума, но довольно отчетливо представил себе, как он загадочно улыбнулся. – Не буду тебе всего рассказывать, Константин, но, поверь, что теперь я, пожалуй, знаю про тебя не меньше, чем ты знаешь сам. И про твоих бывших родственничков – Ангелину и Леонида, – и про Ольгу, и про жида из Перми, который тебе переделывал рожу. Как появится свободное время, я им займусь, возьму его на цугундер.

– Не надо, – усмехнулся я. – Кто тогда будет менять мне внешность, когда соскочу в следующий раз?

– На следующий раз можешь и не рассчитывать, – заверил меня Анатолий Андреевич. – Впрочем, так же, как и на то, что опять будешь как сыр в масле кататься на какой-нибудь черной зоне. Достаточно, Разин. Лафа для тебя закончилась.

– Хочешь сказать, что мне уготована крытка? [8]

– Не совсем, но что-то вроде того, – загадочно заметил кум, и мне это, ой, как не понравилось!

– Что ты хочешь сказать? – напрягся я. Наручники больно врезались мне в руки, запястья затекли, и я их почти не чувствовал.

– То, что хочу, скажу тебе позже. Когда будем наедине. А сейчас давай помолчим и помечтаем, – кум скрипуче расхохотался, – как будем встречать Новый год. Ты в ИВС, я в неуютной гостинице.

Что меня ждет, я не представлял. Но был уверен: это что-то очень паршивое. На всевозможные пакостные выдумки кум большой мастер. А уж стремясь рассчитаться со мной за те заморочки, что я ему удружил, он мобилизует всю свою извращенную фантазию мусора. И мне будет несладко. Ой, как несладко.

Сперва я окажусь в ИВС – это понятно. Куда же еще запихать меня, свежепойманного, за несколько часов до Нового года, как не в изолятор временного содержания при местной мусарне? А вот что будет потом? Жаждущий мести Анатолий Андреевич не хочет об этом распространяться даже при таких молчаливых свидетелях, как трос мордоворотов, едущих сейчас с нами в машине. Значит ли это, что потом мне будет плохо? Очень плохо! Кажется, значит. Похоже, что я теперь вне закона.

Я грустно улыбнулся, прикрыл глаза и погрузился в безрадостные размышления о том, что скоро – уже совсем скоро – вместе с другими войду в новый год, новый век, новое тысячелетие. Вот только в отличие от этих «других» я, кроме всего, войду еще и в новую жизнь. Не вернусь в ту прошлую, в которой прожил больше четырех лет. Нет! Меня ждет сейчас нечто новенькое…

Один из бугаев, подпиравших меня, простуженно закашлялся. Кум закурил еще одну сигарету. Я опять тяжко вздохнул. И в салоне ментовской «Волги» снова повисла гнетущая тишина. Лишь иногда чуть подвывал движок машины, увозившей меня в неизвестность.

От Минеральных Вод мы добирались почти двое суток. Сперва самолетом до Сыктывкара. Потом до Ухты вертолетом. А оттуда до конечного пункта своего нелегкого путешествия тряслись двести пятьдесят километров по зимнику на «луноходе», специально присланном за нами из Ижмы. Затемно выехали и затемно прибыли, затратив на последний этап почти девять часов – время, которого вполне бы хватило кому-нибудь послабее меня на то, чтобы сдохнуть. Во-первых, от собачьего холода, который царил в тесном двухместном «стакане», предназначенном для транспортировки задержанных. Во-вторых, от чудовищной тряски, когда со скованными наручниками руками невозможно было удержаться на узенькой жесткой лавчонке. Чтобы не летать по «стакану», как мешок с отрубями, не отбивать об углы себе все и вся, приходилось садиться на холодный пол, упершись спиной в одну скамейку, а ногами в другую. Короче, после испытания на выносливость и выживание, через которое я прошел по пути из Ухты в Ижму, меня можно было смело зачислять в отряд космонавтов.

От самых Минвод до Ижмы меня сопровождали трос – кум и два прапора, спецом прибывшие для этого с зоны. Одного из них раньше я ни разу не видел – он поступил на службу, когда я уже слился на волю и бродил по тайге. Зато вторым оказался мой старый недобрый знакомый – Чечев Виталий. Сказать про наши с ним отношения, что мы ладим, как кошка с собакой, было бы чересчур мягко. Чечев меня ненавидел. Впрочем, я его тоже. И всю дорогу до Ижмы ожидал от него какой-нибудь гнусной подлянки. Но он, как ни странно, почти за двое суток не сказал мне ни единого слова. Даже не смотрел в мою сторону. И, в конце концов, я сделал вывод:

«Этот пес лишайный просто меня не узнал. Кум по каким-то одному ему известным мотивам не довел до толстяка, кого тот удостоился чести конвоировать из Минвод. Скромно помалкивает Андрей Анатольевич о том, что я – это я, и эти мотивы не сложно понять. А Чечев… Чечев все равно рано или поздно поймет, кто я. И вот тогда… Проклятье! Тогда-то у меня и начнется веселая жизнь. Хотя она мне уготована и без прапора. Неизвестно, на какую расправу везет меня сейчас Анатолий Андреевич».

Впрочем, не только Чечев, но и другой прапор, и кум не удостаивали меня такой чести – переброситься с ними хотя бы несколькими словами. Весьма разговорчивый в тот момент, когда меня только взяли в аэропорту Минеральных Вод, кум теперь замкнулся в себе, на мои вопросы отвечал односложно – «да» или «нет», – а все мои попытки выведать, что же мне уготовано в Ижме, так и не увенчались успехом. «Приедем, узнаешь», – улыбался кум, и от этой улыбочки мне становилось не по себе.

И вот приехали. И вот я узнал, на что обречен. И мне стало тошно! Я ожидал всего, чего угодно, – постоянного содержания в ШИЗО, навета братве на меня, что типа я ссученный, какой-нибудь лютой казни, – но не такого. Извращенный ум кума на этот раз выдал нечто! По сравнению с тем, что этот пес для меня изобрел, житие Ангелины у бедуинов должно было казаться отдыхом на престижном курорте.