Б. Седов - Без Веры

– Что скажешь? – улыбнулся Кассир. Что можно было на это сказать?

– Он жив? – не спросил даже, а жалко пискнул Ханоев.

– Как сейчас, я не знаю. Но в феврале был еще жив. Писал нам, просил отблагодарить тебя, что его искалечил.

«Вот она и причина того, что я ни с того ни с сего вдруг стал крайним в одной из интрижек и оказался в обиженке, – наконец понял истинную причину того, что произошло еще в начале весны, Бавауди. – А теперь продолжение. Что со мной сделают? Замочат? Навряд ли. Подрежут сухожилия на ногах, как я когда-то сделал этому Разину? Тоже нет. Подвергать меня тому же увечью, что когда-то придумал кум, все равно что совершать плагиат. Блатным в великую падлу занимать идеи у мусоров. Уж на изобретение изощреннейших наказаний у них достает и своей фантазии».

– Так что скажешь? – еще раз спросил Кассир. – Как за это ответишь?

– Я уже за это ответил, – беспомощно пробормотал Ханоев, отдавая себе отчет в том, что что бы он ни сказал, все равно это не более, чем пустые слова. Судьба его предрешена, наказание определено и утверждено смотрящим за зоной. – Ты знаешь, что со мной произошло в феврале. Этого что, недостаточно?

– Нет, – покачал головой Кассир. – Недостаточно. Пидер ты или не пидер, не имеет значения, если вдруг опять возьмешь и подпишешься на такую херню. Искалечишь еще кого-нибудь.

– Все, с этим завязано. – Бавауди понимал, что эти слова уносятся сейчас в пустоту, что никто его заверения не будет и слушать. Но все равно говорил, не зная, зачем это делает. – Я больше никому не буду делать операции.

– Конечно, не будешь. Ты просто не сможешь. – Кассир, устраиваясь поудобнее, поерзал в кресле, закинул ногу на ногу и кивнул быкам: – Времени мало, скоро смена придет. Начинайте. Покажите этому… чушке, что для него приготовили.

В следующий миг мощная лапа обхватила Ханаева сзади и настолько жестко сдавила голову, что у чеченца потемнело в глазах. «Эти дураки от усердия сейчас просто свернут мне шею, – промелькнула мысль в сразу же затуманившемся мозгу. – Может, оно и к лучшему».

А его уже волокли, будто овцу на заклание, мимо токарного станка… мимо электрорубанка… мимо верстака… к циркулярной пиле. Вот тогда-то Бавауди наконец понял, что ему уготовано. И пронзительно взвыл! И почувствовал, как спереди намокли штаны! Как самопроизвольно опорожнились внутренности.

…совсем как у тех, кому когда-то он проводил операции без наркоза.

– Заткнись, блядь!!! – завизжал над самым ухом Башка и сильно пнул чеченца в живот. – Смотри сюда!!! Смотри, падла!!!

Ханоев уставил безумный взгляд на диск пилы, ощетинившийся острыми зубьями, и в тот момент, когда он со зловещим гудением начал стремительное вращение, а зубья слились в одну более светлую окружность на фоне темно-серого диска, попробовал вырваться. Напряг мышцы, изогнулся всем телом… и тут же безвольно обмяк, осознав, что из железных объятий, сковавших его, выскользнуть нереально. Он крепко зажмурил глаза и, когда его крепко схватили за правую руку и потянули ее к циркулярке, лишь безвольно подумал: «Потерять бы сознание!»

А потом запястье пронзила дикая боль. И тогда Бавауди завизжал так, что этот визг, наверное, был слышен в Ижме.

А быки, матерясь от усердия, тянули к пиле его левую руку.

…Он потерял сознание от болевого шока в тот момент, когда на свежие раны выплеснули большую склянку йода.

Но перед этим, когда все закончилось и его швырнули на залитый кровью пол, он открыл глаза и с ужасом посмотрел на обрубки того, что минуту назад было его руками. С ухоженными и чуткими пальцами талантливого хирурга.

А еще он успел услышать, как, осторожно ступая, чтобы не перемазать юшкой подошвы сапог, к нему подошел Кассир и прошептал, наклонившись:

– Ты еще не подох? Посмотрел на ручонки? Вот это и есть привет от Костоправа. Помни его, Ханоев. Помни до самой смерти, никогда не забывай. Впрочем, забыть тебе не позволят культяшки. Теперь они с тобой на всю жизнь. И Костоправ на всю жизнь.

Вот так-то, Ханоев. Лечись. А мы пошли. Сейчас должна появиться ночная смена.

Меня опять донимали дурацкие сны. Вернее, не сны, а сон – в единственном числе, один и тот же, который приходил ко мне почти каждую ночь. И коматозил меня так не по-детски, что Кристина, разбуженная мною, испуганно трясла меня за плечо:

– Что, Костя, опять?

– Опять, – стирал я выступившую на лбу испарину. – Ч-черт! И как же это все задолбало!

Теперь мне уже снился не плен у кума – хотя лучше бы плен! – а вертолет, в котором Кристина, хладнокровно высаживающая мозги из беспомощных пассажиров. Вот только их было гораздо больше, чем тогда, когда все происходило в реальности. Они сидели вдоль бортов на длинных и узких скамейках. А потом с простреленными головами валились мне прямо в ноги. И я при этом испытывал неописуемый ужас, хотя никогда не боялся жмуров. Но вот сейчас… А может быть, я в этом сне находился весь на изменах оттого, что точно знал: последним в ряду мертвяков должен стать я? Вот когда Крис закончит со всеми, тогда примется за меня.

Но только моя очередь ни разу не наступила. Может быть, потому что ей суждено наступить не во сне, а в реальности?

– Что тебе снится? – приставала ко мне всерьез обеспокоенная Кристина, и я врал, что почти каждую ночь продолжаю сидеть на цепи в гараже ее дядюшки. И ни разу ни словом не обмолвился о штабелях трупов в МИ-8. Незачем Крис знать всю правду о том, что в ночных кошмарах ко мне приходит она. Что я давно изменил к ней свое отношение, что я ее теперь всерьез опасаюсь и постоянно нахожусь наготове, в любой момент ожидая, что она вот возьмет, наконец, и обратит свой взор маньячки-убийцы на меня. Должно же, в конце концов, ей стать со мной скучно. Должна же она возжелать и моей крови.

Вот уже полтора месяца мы обитали в просторной старой избе на окраине большого села, раскинувшегося на берегу Вятки в Кировской области. Сюда нас перевезли на следующий день после истории с вертолетом, а через неделю, оставив Кристину на несколько дней одну, я отправился в Нижний Новгород, где мне быстро и без вопросов сделали операцию на ногах, легко срастив сухожилия. Теперь оставалось только пройти восстановительный период – до конца лета, – и я снова буду как новенький. Во всяком случае, сейчас я легко уходил на несколько километров в лес, не опасаясь, что на обратный путь не останется сил. Я только не мог пока бегать.

Одним словом, все было отлично. Я отходил после Ижмы и разрабатывал ноги, бродя по окрестным лесам. Кристина занималась хозяйством, а в свободное время либо навязывала свою компанию мне, либо допоздна пропадала в поселке, где, в отличие от Ижмы, легко завела и друзей, и подружек.