Сергей Зверев - Спасти Париж и умереть

Курт отвернулся. Все это было скучно… Оркестр в углу начал очередной марш, на этот раз немецкий. Народ не хотел возвращаться за стол. На площадке перед сценой три дамы, взяв каждая соседку под локоть, попробовали танцевать французский канкан. Женщины то и дело сбивались и, чтобы не упасть, хватались друг за дружку, но принимались за дело снова. Некий седой незнакомец в гражданском костюме, с военной выправкой, встал перед дамами и принялся дирижировать.

– Ну, как тебе здесь, нравится? – послышался голос Корна.

Мейер вздрогнул. Корн все время сидел рядом, но вел себя так тихо, что Курт на время даже забыл о его существовании. Определенно надо поговорить с ним откровенно.

Бросив очередной взгляд вдоль стола, Курт вдруг заметил коменданта Парижа. Когда здесь появился фон Маннершток? С самого начала вечеринки генерала не было. Видимо, он пришел недавно, когда Мейер рассматривал танцующих.

Генерал фон Маннершток, навалившись на край стола грудью, что-то рассказывал соседу, сухонькому старичку, сидевшему напротив. Курт прислушался.

– Напрасно меня отговаривают, – яростно гремел фон Маннершток, почти кричал. – Я выполню приказ фюрера!!! – Огромный кулак генерала врезался в стол.

Несколько человек окружили коменданта, старались переубедить, но Маннершток стоял на своем. Курт хотел подсесть ближе, но дело испортил какой-то француз.

– Париж! – верещал француз. – Париж, древний Париж! Жемчужина европейской цивилизации!

– Уберите этого лягушатника, – с отвращением бросил фон Маннершток. – Кто его сюда допустил?

Несколько офицеров набросились на француза, его вытолкали чуть ли не ногами.

– Подонки, – произнес тихо Фридрих Корн.

Курт отчетливо услышал это слово.

На своем конце стола поднялся фон Маннершток.

– Вот что, – сказал генерал, вращая красными в прожилках глазами. – Приказ фюрера есть приказ фюрера, и я настроен решительно, вы поняли?

Ему никто не возразил. На секунду установилась тишина, затем веселье продолжилось.

В подвале дома на авеню Фош пытали звонаря Жоржа Лерне. Звонарь был привязан к стулу. Помещение было похоже на все камеры аналогичного предназначения. Гестаповцы, проводившие допрос, – два дюжих парня в серых рубашках с закатанными рукавами – били его сильно, но как-то лениво.

Работали по очереди. Один махал кулаками, второй задавал вопросы. Затем менялись.

– Ты вел радиопередачу?

– Я ничего не знаю, – твердил допрашиваемый.

– Где спрятан передатчик? – усердствовал гестаповец.

– Я ничего не знаю.

– Кто из вас радист?

Француз рассматривал палачей умоляющими глазами:

– Послушайте, ваши пеленгаторы ошиблись, вы можете это понять? Вокруг так много домов. Никто не мог вести передачу из собора, мы бы сами не позволили. Ведь это значит подвергать риску прихожан…

– Кто это – вы? – презрительно спросил немец.

– Настоятель, викарий, я. Все мы. Разве мы не понимаем, что с этим не шутят? Люди приходят к нам в поисках умиротворения…

Один немец посмотрел на второго:

– Послушай, Ганс, ты сам веришь, что передача велась из собора?

Второй ответил долгим взглядом, потом показал головой.

– Не очень…

– Мне тоже не очень верится…

Открылась дверь, в камеру заглянул Кнохен. Парни вытянулись по стойке «смирно».

– Производим допрос заключенного Лерне, – отрапортовал один.

Кнохен хмуро посмотрел на звонаря, поморщился. Жорж Лерне к этому времени потерял сознание.

– Не слишком усердствуйте, – обратился Кнохен к подручным. – Нам нельзя портить отношения с церковью.

– Мы же собираемся взрывать город, – возразил подчиненный.

– Уничтожение Парижа – не вашего ума дело! – отрезал Кнохен. – А пока, говорю, не слишком усердствуйте.

Кнохен подошел к звонарю, похлопал по щекам. Лерне застонал, приподнял дрожавшие ресницы.

– Смотри, не запирайся, – сказал Кнохен, – не то станешь настоящим Квазимодо…

Оберштурмфюрер Кнохен имел университетское образование, был доктором философии и читал романы Виктора Гюго.

– Значит, не знаешь, кто передавал? – спросил он, беря звонаря за подбородок..

Звонарь едва заметно помотал головой.

– Ну-ну, – произнес Кнохен и вышел.

В ту минуту, пока дверь была открыта, из коридора донеслись вопли:

– Фашисты! Сволочи! Всех не перевешаете!!!

Звонарь сосредоточился, но дверь захлопнулась, и он вновь уронил голову. Немец положил руку на плечо арестованному, как следует тряхнул его:

– Смотри, и тебе так будет…

– Я не заслужил этого, – чуть не плача пробормотал парень. – Вы напрасно мучаете меня…

– Терпи, если хочешь быть святым, – заметил гестаповец, засучивая рукав. – А лучше признайся, дешевле обойдется…

Избиение продолжалось, но звонарь молчал. Наконец гитлеровцам надоела бесплодная работа. Они вышли в коридор, чтобы развеяться.

– Откровенно говоря, я не верю, что передача велась из собора, – сказал один. – Он слишком долго держится. Мы почти измочалили его.

– Как знаешь, – пожал плечами напарник. – Мне все до одного места. Говорят бить – я бью. Скажут отпустить – раскрою перед ним ворота.

Коридор подвала выглядел как все коридоры. Под потолком горели замызганные лампочки. Гестаповцы прошли пару метров по коридору и остановились напротив открытой двери. За порогом располагалась точно такая же камера, как та, в какой они проводили допрос. Посреди камеры стоял стол, на котором высилась бутылка коньяка. На стуле, рядом со столом, закинув ногу за ногу, сидел холеный мужчина в гражданском костюме. У этого мужчины были светлые волосы, стриженные ежиком, и водянистые голубые глаза. Над левой бровью белел маленький шрам, напоминавший букву «С». Мужчина дымил сигаретой. Увидев эсэсовцев, он приветливо улыбнулся и вдруг заорал:

– Гады! Ненавижу! Нас двести миллионов – всех не перевешаете! – Он кричал, глядя прямо в глаза гитлеровцам, а губы его кривила ненатуральная улыбка.

– Смени пластинку, Семен, – усталым голосом произнес один из сотрудников гестапо. – У нас плохое настроение…

– Я плевал на всех! Плевал! – кричал тот, кого назвали Семеном, не обращая внимания на вошедших. Он кричал по-русски. Вдруг он сделал паузу, глубоко, с наслаждением затянулся, выдохнул дым и добавил по-немецки: – Гитлер капут! Дни фашистской Германии сочтены!!! – И, как бы показывая, что нисколько не боится гитлеровцев, со спокойной улыбкой протянул сигарету к столу и стряхнул пепел в пепельницу.

Кроме русского, в камере находился еще гестаповец, в руке его была плетка. Он занес руку над головой и сильно ударил по столу. Раздался резкий звук, пепельница на столе подпрыгнула.

– Смотри не разнеси стол, Ганс, – сказал один из вошедших.