Лев Пучков - Тигр в камуфляже («Блокпост»)

—Обба-ба-утта. Ваа-хикка-алк-утта! Обба-ба… — негромко причитает шаман, макая метелку из сухих трав в грязную кастрюлю и опрыскивая пространство вокруг себя какой-то пахучей жидкостью. Раздаются едва слышимые удары бубна — раб Васька, сидя в углу хижины, ритмично постукивает рассохшейся оленьей кожей по коленке и затуманенным взглядом ловит каждое движение хозяина, боясь упустить момент, когда потребуется лупить изо всей силы. Пока же стараться особо не следует — идет подготовка к обряду, а значит, нужно лишь обозначать ритм, чтобы хозяин мог соответствующим образом настроиться на ритуальный транс.

Посреди хижины располагается очаг, выложенный из грубых камней прямо на земляном полу, — сейчас он под завязку забит свежими сосновыми поленьями, щедро присыпанными сверху смолистыми ветками и сушеными травами.

Васька зажег огонь минут пять назад — сырые деревяшки не успели еще заняться как следует и страшно чадят. Едкий белый дым, смешиваясь с пахучим фимиамом тлеющих трав и сосновых веток, нехотя возносится к прокопченному деревянному потолку, расплывается кудлатым облаком, которое неспешно ползет к приотворенной входной двери. Трубы в хижине нет — и не потому, что это слишком большая роскошь по здешним меркам. Для великого шамана всея Подкаменной, Нижней и Верхней Тунгуски поставить нормальную печку не проблема — денег хватит. Дело тут в другом. Сибирские таежные духи не любят печных труб — об этом с детства знает каждый тунгус. И хотя топить хижину по-черному очень неудобно и непрактично, шаман Тутол давно смирился с этим недостатком. Негоже служителю культа нарушать основные заповеди матери-тайги — не ровен час, обидятся духи и накажут отступника в назидание остальным чалдонам: не балуйте, ребята! Так что, пусть себе чадит очаг — хуже от этого никому не будет…

Полагаю, стоит на секунду прервать повествование и внести кое-какие коррективы — дабы с самых первых абзацев впечатлительные читатели не впадали в заблуждение и не путались в пространственно-временном континууме. На дворе стоит вторая половина последнего десятилетия двадцатого века. Последние годочки — вот-вот, и двадцать первый грянет. Помимо второй половины, на дворе стоит март месяц, не по-весеннему студеный и неласковый — зима старая косматая сволочь, не спешит сдаваться. А еще на дворе стоит — если выглянуть из маленького оконца кладовки, как раз видно — снегоход «Ямаха-3000», сверкающий под холодными лучами утреннего солнца ярко-желтыми боками и дымчатыми бликами тонированных стекол. На этом снегоходе полчаса назад прикатили в гости к Тутолу четверо с Большой земли — о-о-очень важные люди! Вернее сказать, не в гости, а по делу — проблемка у них, как раз из тех, что может разрешить только один Тутол. А еще вернее будет сказать, что прикатили трое. Четвертого они привезли с собой в стреноженном виде: он-то как раз и есть та самая проблемка, которую шаману предстоит разрешить — в обычном порядке.

Сейчас эти трое сидят на широкой скамье в почетном углу и внимательно наблюдают за процессом. Двое из них ужасно здоровы телесно — этакие шкафчики, лепленные на заказ в одном цехе по производству бандитской плоти: каменные подбородки, саженные плечи, сантиметровая щетина на квадратных черепах. Они даже одеты одинаково, в качественные кожаные куртки на меху и однообразные собольи шапки, которые держат сейчас на коленях. По всей видимости, то, что сейчас происходит, для них не в новинку: ребятишки лениво таращатся на шамана и позевывают. Третий от них здорово отличается — это маленький толстый живчик лет сорока, одетый в дорогое кашемировое пальто. Его жесткие черные кудряшки непослушно выбиваются из-под смешного лисьего треуха, — видимо, дядя впопыхах схватил первую попавшуюся шапку, собираясь в тайгу.

Кудряш заметно волнуется: он неотрывно следит за каждым движением Тутола и нервно вытирает вспотевшее лицо влажным носовым платком.

Четвертый «гость» лежит на приземистом топчане, сколоченном из листвяных плах. Это крупный немолодой мужчина в богатом костюме, порванном в нескольких местах по швам, и некогда белоснежной сорочке явно иноземного происхождения. В настоящий момент сорочка насквозь пропитана потом, однако совсем не по причине высокой температуры: легкий парок от дыхания собравшихся свидетельствует о том, что в помещении ненамного теплее, чем на улице. Просто этот самый четвертый намертво привязан к топчану кожаными ремнями, рот его пока что залеплен скотчем, и вообще — он явно в курсе того, что с ним собираются делать. И это ему страшно не нравится.

— Обба-ба-утта! Ваа-хикка-алк-утта! Обба-ба… — продолжает свое шаман, разбрызгивая вокруг себя пахучее варево и все более погружаясь в состояние ритуального транса. Бубен негромко постукивает — раб следит за правой рукой хозяина. Как только тот бросит на пол кастрюлю и метелку, надо успеть подтащить к нему берестяной короб с инструментом, подать два предмета и успеть одним прыжком занять исходную позицию, продолжая долбить рассохшейся кожей по коленке. Его место в процедуре строго определено, отклонений быть не может — иначе шаман превратит его в собаку. Так, по крайней мере, он говорит — будешь баловаться, сволочь, превращу в шелудивого пса. Будешь бегать в упряжке и жрать вонючую ворвань, пока не сдохнешь! Васька шаману верит — как можно сомневаться в правдивости такого большого колдуна? А потому и старается не упустить малейшего движения хозяина — не хочется бегать в упряжке…

— Что-то он мне не нравится, — негромко объявляет кашемировый. — Ну, обезьяна и обезьяна — смотреть противно… И грязный какой-то — фу! Еще занесет инфекцию, и окочурится наш… Тогда как? Вы такой вариант не предусмотрели?

— Не боись, братан, — хрипит один из «шкафов», тот, что постарше и помясистее. — Ты не смотри, что он такой стремный: дела делает — я те дам! Мы ж не первый год кантуемся — ни разу еще не подставил. Правда, до того тупые получаются эти — ну, которые того… короче, я те дам!

— Ну-ну, посмотрим, — недовольно бормочет кашемировый кудряш. — Если только все выйдет, это будет последний раз, когда вы… когда мы к нему обратились.

— Не понял, — удивляется старший «шкаф». — Почему так?

— Больно дорогой пациент, — поясняет кудряш, кивая в сторону распростертого на топчане пленника. — Нам уже не нужно будет никаких услуг подобного рода… ну, если все получится, конечно, — и суеверно сплевывает три раза через левое плечо.

Общаются они тихо, однако их разговор слышит посторонний. Он сидит за стенкой, в небольшом чулане и тоже наблюдает за процедурой.