Евгений Сухов - Воровская корона

— А что это у тебя, батя, под носом? Кровь никак? Кто это тебя?

Колченогий невесело скривился:

— Есть тут один умелец. Дай-ка мне твою дуру, — потянулся старик за маузером. — Да не бойся, не буду палить, должок вернуть хочу. — Старик подошел вплотную к Кирьяну и сказал: — Ну, что, жиган, отъездился? — И, размахнувшись, ударил его рукоятью по лицу.

Курахин ухватился руками за разбитый рот и глухо застонал.

— Больно, милой? — посочувствовал дедуля. — То-то и оно, что больно. А каково это старика по роже ногой лупить?.. Вот и я об том же. Что же ты молчишь? Ты думаешь, что твои неприятности заканчиваются? Не-ет, милок, не торопись, они еще даже и не начинались. Вот ты у меня спрашиваешь, зачем же мне, старику, деньги? Хочешь, отвечу?.. — Кирьян в ответ лишь глухо простонал, не решаясь убрать от разбитого лица ладони. — А чтобы такие бабоньки, как твоя милашка, меня ублажали. Старый я… Просто так теперь они мне и не дают. А силком-то я не привычный. Вот и приходится деньжата на удовольствие выкраивать. Ну да ладно, чего канитель-то разводить! Отведем в сторожку, у меня к господину жигану кое-какие вопросы имеются. — Повернувшись к парням, он яростно скривился: — А вы не могли, дурни, пораньше объявиться!

— Ну, уймись ты, батяня, — взмолился матрос. — Чего же так при людях-то. А потом, ты говорил, троих уркачей стеречь, а тут баба! По Савраске только и узнал, — кивнул он в сторону лошади.

До сторожки добираться пришлось недолго: метров сто по улице и столько же между огородами. Идеальное местечко для смертоубийства. Тюкнут по башке чем-нибудь увесистым да зароют где-нибудь поблизости.

Сторожка больше напоминала пристанище бабы-яги, где старая варит в котле добрых молодцев. Вот распахнется сейчас дверь, а оттуда выглянет дремучая карга и возликует надтреснутым голосом: «Человеческим духом пахнет!»

В окнах тускло тлел свет, похоже, что гостей здесь ждали. Матрос отворил дверь и уверенно шагнул внутрь. Следом уныло вошел Кирьян.

— Проходь! — угрюмо поторопил его третий.

Голос у него оказался неприятным, как будто кто-то проскрежетал металлом по сковородке. Кирьян невольно поежился.

А вот этой встречи Кирьян предположить не мог. В красном углу, загораживая свет, новоявленным апостолом восседал Паша Кроха и деловито полузгивал каленые семечки. Похоже, что это доставляло ему удовольствие.

— Не ожидал? Думал, за тобой глаз нет? — спросил он, насладившись растерянностью жигана. — Напрасно, мы ведь с Железной Ступней не одну версту бок о бок протопали. Встретиться мне с тобой хотелось, вот он и не отказал в просьбе старому корешу. А потом, ведь за ним должок имеется. Не будь меня, так ему бы вторую ногу открутили. Хе-хе-хе!.. А я вот тебя ждал. И знал, что наша беседа состоится. Вот как получается-то, — удовлетворенно протянул уркач. — Все тебя ищут — и уголовка, и чекисты, а ты у меня здесь в гостях прохлаждаешься. Да ты не тушуйся, — успокоил Петя, — я сразу убивать не стану. Сначала потолковать с тобой хочу. Во-он как ты пошел, ни за что бы не подумал, что ты так подняться сумеешь. Отовсюду только и слышно — Кирьян да Кирьян!..

— Зря я тебя тогда не убил, — стиснул зубы жиган.

— Хе-хе, — мелко расхохотался уркач. — Жалеешь, значит.

— А зачем меня перед Макеем оговорил?

Уркач неожиданно перекрестился и тяжело вздохнул:

— Здесь мой грех… Признаю. Перед отцом его виноват… Хотел, чтобы тебя свои же и порешили. Не получилось, крепок ты оказался. Вон как изловчился, сам Макея выпотрошил, а ведь он перышком умел махать! Я был свидетелем того, как он однажды на финку троих фраеров насадил. А они ему лишь руку царапнули. Вот так-то!

Все посуровели, а колченогий старик, потеряв свою прежнюю боевитость, в присутствии Паши Крохи выглядел нашкодившим учеником церковно-приходской школы.

Вроде бы Петя Кроха и не сказал ничего особенного, но в нем остро ощущался хозяин. Даже сверчок умолк за печкой, как будто бы и он прислушивался к его неторопливым речам.

Колченогий разместился на лавке, рядом с ним притулились еще двое. У дверей, слегка опустив ствол пулемета, стоял третий. Судя по тому, как он держал пулемет, обращаться с ним он умел неплохо. За все это время даже лента ни разу не перегнулась.

— Ну, чего ты этой хреновиной в нос-то тычешь! — неожиданно осерчал Петя Кроха. — Она ведь и пальнуть может… Кончился маскарад! Никуда он теперь не денется. — Верзила лишь глуповато улыбнулся. — А! — безнадежно махнул Петя рукой и вновь обратился к Кирьяну, как бы пытаясь найти у него сочувствие: — Видал, с какими людьми приходится работать? То-то и оно… Кадры уже не те, — с сожалением щелкнул он языком. — Не то что в мое время! Мельчает нынче народец. Нам бы таких, как ты! Ты себя все «идейным» считаешь, а на самом деле порода-то у тебя самая что ни на есть уркаганская. Хе-хе-хе!

— Я жиган!

— Ты вот все уркачей ругал, а мы-то, стало быть, подальновиднее оказались.

— Что тебе от меня надо? — глухо спросил Кирьян, не отрывая глаз от крепких рук уркача. Рукава рубашки у того были закатаны по самый локоть, на правом предплечье была выколота русалка. Работа была небрежной, хвост русалки выглядел слегка толстоватым, а черты лица больше напоминали мужские. Лишь длинные волосы указывали на то, что это особа женского пола.

Кирьян смотрел прямо на раздвоенный кончик хвоста. Неведомый художник ошибся и здесь: чешуйки были разных размеров и очень непропорциональны к величине тела. Кирьяна в Пете Крохе раздражал не его тон, а именно русалка, исполненная столь безвкусно. Но именно эта татуировка давала право Пете Крохе именоваться «иваном».

— Немного, — наконец выдавил уркач. — Я слышал, что ты паутину рвешь, за границу намылился. Для этого и денежки насобирал. А потом, ты ведь мадам Трегубову уделал, а она дама была состоятельная. Все на старость себе копила, да не суждено ей было богатством воспользоваться. Так вот, я тебе скажу, поделиться нужно. Ты ведь у нас самый имущий. Хе-хе-хе! А мы люди бедные. — Показав взглядом на колченогого, продолжил с усмешливой интонацией: — Глянь на этого старца. Божий человек! А ведь он тоже хочет жить по-людски.

— Кто же мешает-то? — усмехнулся Кирьян.

От встречи с уркачом ждать хорошего не приходилось. Хоть и тон у него был мирный, почти отеческий. Такое впечатление, что Петя Кроха слегка журил ослушавшегося отрока. Но каждое его слово отдавало кладбищенским холодом.

— Больно дерзок ты, Кирюша! Тебе бы покаяться нужно, поделиться с нами нажитым, а ты все зубки показываешь. — И, сбавив голос на полтона, произнес: — А ведь зубы-то можно и вырвать! В дальнюю дорогу уходишь, а с собой только один саквояжик несешь. Наверное, он у тебя золотишком да камушками набит. Ну-ка, Ерофеич, — кивнул он колченогому, — ссыпай сюда сокровища.