Андрей Воронин - Комбат. Восемь жизней

Сама Марина видела себя если не мессией, то существом богоподобным, которому можно все… Никакие нравственные категории не заботили ее, она не то чтобы в них не верила — просто не подозревала, что они есть на самом деле. Любые разговоры и поступки, опирающиеся на честь, честность, порядочность, казались ей не чем иным, как замыслами еще более коварными, чем те, что роились в ее собственных мыслях. Переубедить, доказать, что бывает по-другому: честная жизнь, искренние отношения, настоящая верная любовь, — было невозможно. Собственно, никто и не пытался. Любому из знакомых она являлась либо безупречным ангелом, либо неисправимым дьяволом.

К сожалению, Подберезский общался с Мариной Левко всего несколько минут. Он и мысли не допускал, что понравившаяся девочка, которой на вид и семнадцати нет, может вести двойную игру. Он ехал к Гале, зная, что Борис Иванович уже там, старался сосредоточиться на мыслях о поисках Петькиной мамы, но острые лопатки под прилегающим халатиком то и дело возникали перед глазами. Кошачий, мягонький голосок с придыханием шептал: «Созвонимся», и ему хотелось сделать это немедленно, ничего не узнавая ни о Петьке, ни о его проблемных родителях. Но, в отличие от Марины, битому жизнью Андрею Подберезскому были знакомы чувства долга и товарищества. Поэтому он мысленно приказал себе собраться, вспомнить, чем скреплена мужская дружба, и притормозил у подъезда одноклассницы.

Галя сразу открыла дверь. Андрей узнал огромную, отлично вычищенную обувку командира, стоящую рядом с хрупкой полкой. Не решился Комбат взгромоздить свои высокие военные башмаки на легкие перекладинки с женской и детской обувью. Подберезский улыбнулся наивной деликатности старшего товарища и последовал его примеру. Мягко ступая по узорчатой ковровой дорожке, он вошел в комнату, откуда доносились мужской и детский голоса.

— Як маме хочу и к папе. Почему мне нельзя домой? — скулил Петька, сидя у Рублева на коленях.

— Они приболели и проходят карантин, — устало произнесла Галя.

Очевидно, она сама придумала такое обтекаемое объяснение и твердо его придерживалась. Действительно — железобетонная причина. Карантин нарушать нельзя, нужно ждать, когда врачи разрешат. Но когда Комбат это сказал, Петька обреченно заплакал.

— Врете, дядя Боря, и тетя Галя врет, и дочка ее тоже. Мой папа — врач, а врачи карантином не болеют!!! Я помню — в прошлом голу в саду был карантин, и у мамы в школе. Мы дома сидели, а папа на работу ходил. Он нам завидовал, что вставать рано не надо! И говорил, что у врачей на работе карантина не случается. Наоборот, когда у всех карантин, у медицинских работников дел невпроворот!

Взрослые растерянно переглянулись. Мужчины уставились на Галю, словно не они навязали ей мальчишку, а она сама забрала его из семьи.

— Петенька, это в прошлом году у врачей карантина не объявляли, а в этом законы изменились. Теперь карантин бывает у всех — мы же с тобой в Интернете читали! — женщина подхватила зареванного малыша на руки и стала носить по комнате, как носят раскричавшихся грудных детей.

Рублев и Подберезский вышли на кухню, присели к столу. В двух словах Андрей объяснил Комбату, что в поликлинике Зернов, очевидно, работал. И что навыки самца-искусителя непременно дадут плоды сегодня же вечером. Утром будет доложено по всей форме…

— Что доложено? Что некая медсестра работала с Зерновым полгода назад? По-твоему, она знает что-либо нас интересующее?

— Да ты раздражен, Комбат! В любом случае никто другой, знающий Петиного папу лично, нам неизвестен. Мальчишку не ищут, Галю не беспокоят… Бахрушин не звонил? Что слышно про спонсорскую дочь с ранимой психикой?

— Пока ничего не слышно. Поехали домой. Леонид Васильевич сам выйдет на связь, лишний раз дергать его ни к чему.

Галя продолжала расхаживать с мальчиком на руках и лишь кивнула обоим в ответ на прощальные взмахи широких мужских ладоней.

Стемнело. Значит, уже шесть, начало седьмого… Охранник меряет тяжелыми шагами кухню и явно кого-то ждет. Кем будет этот некто, что ему от нее надо? Оставят ли ее живой? Что с Петей?

Алена отлично понимала, что ни на один из этих вопросов парень в маске отвечать не станет. Понимала она и другое — что-то идет не по плану. Ее давно должны были забрать, а его — накормить. Именно из-за голода он злится и на себя, и на нее, и на ситуацию. Романтический флер первых часов улетучился. Голод — великий, всепобеждающий инстинкт. И пока мужчина не накормлен, он, как правило, резок и раздражителен. Время играет против нее. Еще час назад мальчишка отвечал на нехитрые вопросы, постепенно перенося внимание с коленок пленницы на истории из собственной жизни. Кое-что, конечно, игнорировал. Видно, имел инструкции от «начальства» разговоров «за жизнь» не вести, в глаза не смотреть, душу не распахивать. Но не зря Алена Игоревна была хорошей учительницей и классным руководителем в десятом, а не в пятом классе. Она умела разговорить и упрямцев, и тихонь, и проштрафившихся наглецов. Однако создавать иллюзию сытости в чужом молодом организме, конечно, не умела. Зато хорошо понимала, что может случиться, если этой иллюзии не создать.

— У вас еще овсянка есть, и меда несколько ложек. Давайте новую кашу сварю. Перекусите! Надо время как-то коротать! — Алена говорила бодро и заботливо, упрятав интонации страха и обиды. Чем роднее и взрослее она сейчас покажется, тем доверительней и спокойней будут ее отношения с нервничающим надсмотрщиком.

Оба переместились на кухню. Макс сел у стола, вытянул вперед длинные ноги, профессионально повращал стопами. В ответ на предложение поесть молча кивнул. Женщина спокойно, по-домашнему залила остатки меда теплой водой, подождала, пока весь он растворится, влила сладкий раствор в кастрюльку. Добавила щепотку соли, довела до кипения. Хотела дождаться, пока варево остынет и загустеет, но парень оттолкнул ее от плиты и застучал ложкой прямо по дну металлической емкости. Съел все, соскреб со стенок, швырнул котелок в умывальник. Алена постаралась придать лицу максимально умильное выражение, даже протянула руку, чтобы потрепать обжору по волосам, но потом отдернула. Ласки здесь неуместны. Она не заикнулась, что тоже голодна. Одна из привилегий любого пленника — бесплатная кормежка. У нее давно сосало под ложечкой, но, как любая женщина, она утешала себя тем, что это возможность сбросить лишние полкилограмма. Если бы Макс не ел, она бы тоже не думала о пище — мысли о потерявшемся сыне были гораздо важнее. Приступить к разговору о Пете никак не получалось. Охранник или не понимал, о каком мальчике идет речь, или имел строгие инструкции не разговаривать на эту тему.