Андрей Воронин - Комбат. Восемь жизней

«Потребую документы и свой телефон, — наставляла Алена сама себя. — И стану выходить в город. На работу устроюсь…»

— Мам, а мы скоро домой поедем?! — подливал масла в огонь Петька. — Я в сад буду ходить без капризов и в тир к дяде Андрею. Там дедушка Юра меня стрелять научит! Я пробовал! Ты помнишь?

— Не знаю, сынок, — Алене Игоревне не хотелось обманывать мальчика. Она бы поехала — только за какие деньги? У нее на этой странной даче есть все и нет ничего… Золотая клетка! Раньше она не очень представляла, что это такое. Изредка долетавшие из телевизора светские сплетни о взбунтовавшихся рублевских женах, об отпрысках, отрекшихся от наследства, казались журналистскими байками. О том, что сама окажется пленницей чужого богатства, Алена даже представить себе не могла.

Иван появился перед ужином. Режим кормлений составила прислуга, и гости безмолвно подчинились. В определенное время в обеденном зале на столе появлялась еда и напитки. Десерт и фрукты всегда стояли в вазах на видных местах в доме, в беседках парка.

Алена сидела с книжкой в одной из таких беседок и «поклевывала» виноград, Петька рядом безуспешно охотился за ящерицей. И вдруг ветер принес новый запах — дорогой, сильный, элегантный. Никого еще не было видно из-за густых ветвей, но звук уверенных шагов по гравию указывал на то, что идет хозяин, а не слуга.

Мальчик тоже понял, что дождался гостей. Оба они, и Алена и Петя, резко вскочили, напряженно вытянулись, замерли.

Красавец мужчина в светлом костюме с удивительно элегантным букетом цветов и большой, празднично запакованной коробкой быстро шел по направлению к беседке.

— Дядя Ваня! — радостно заорал Петя, как только узнал гостя. Тот, на ходу распахнув объятия, схватил мальчишку на руки и, уже не опуская малыша на землю, вручил его маме цветы.

Алене стало страшно. Абсолютная уверенность и предопределенность в поведении Ивана выбивали ее из колеи. Словно так и было договорено — она живет за высоким забором в ожидании чуда, а чудо является, когда ему взбредет в голову, и не допускает никакой другой реакции, кроме безумного восторга и лучезарного счастья.

Хозяин подошел к ней совсем близко, властно положил руку на талию, прикоснулся ароматной щекой к ее губам, вручил Пете коробку. Тот увлекся распаковыванием — шорох оберточной бумаги смешался с восторженными взвизгиваниями и возгласами: «Ого! Вот это да!»

Алена словно окаменела. Она не могла ни улыбнуться, ни заплакать, ни обнять, ни влепить пощечину. Книжка упала с колен и захлопнулась. Иван мягко улыбнулся, поднял томик карманного формата, прочел вслух название: «Жизнь насекомых».

— Не читал, не знаю — мало времени. Вы мне расскажете — доверяю вашему вкусу и суждениям… Так рад вас видеть, Аленушка! И вас тоже, Петр Кириллович!

И уже только ей на ухо:

— Очень соскучился, едва вырвался…

Алена даже не успела понять, что, не убирая жадной руки с ее талии, Иван ведет ее в сторону особняка, многозначительно вдыхая запах волос. Петька несется следом, размахивая инструкцией по сборке огромных «Лего»-конструкций. Коробка со сборочными блоками осталась в саду — мальчик не мог унести ее, не рассыпав, а мама и дядя Ваня, кажется, не собирались помогать.

Войдя в дом, она опомнилась, стряхнула с себя широкую сильную ладонь, официально поблагодарила за цветы. Во взгляде Ивана появилось что-то хищно-снисходительное, пытающееся подавить всплеск ее гордости и самостоятельности. Но Алена смотрела твердо, не пряча глаз.

— Я ждала вас, Иван. Вы знаете почему. Извините, не предлагаю ни присесть, ни пройти внутрь гостиной. Я ведь не дома — не смею распоряжаться. Пожалуйста, объясните, в каком качестве мы с Петей тут находимся?

— Глупо спрашивать, Алена Игоревна. Неужели прислуга не справилась и вы почувствовали какие-то неудобства? Вам чего-то не предоставили? Не учли какой-то прихоти? Говорите — виновные будут наказаны…

— Не ломайте комедию, Ваня. Мы не из прихотливых. Я искренне благодарна, что помогли нам с Петей спрятаться. Это великодушно, благородно. И, судя по обстановке, очень дорого… Я действительно не знала, куда бежать и где скрываться.

— Так в чем же дело, милая? — интонация была вкрадчивой и угрожающей одновременно. — Чего вам не хватает?

Хотелось решительно выкрикнуть — свободы! Но сразу подумалось: допустим, он согласится… Дескать — пожалуйста! Хлебайте полной ложкой! Только на своей территории! Куда тогда идти? За какие деньги ехать? У кого просить очередной помощи?

— Ясности, — сухо произнесла она. — Я понимаю, что по факту являюсь приживалкой. Гостить так роскошно не умею, да и отблагодарить не смогу — разве что в московскую хрущевку на чай позову… Так что назовите условия нашего пребывания здесь: обязанности, сроки, возможности. Объясните правила игры!

Последние слова прозвучали отчаянно, Алена не выдержала и разревелась, как ребенок…

Петька, искренне обрадовавшийся приезду нового человека и красивому, занимательному подарку, растерялся. Оказывается, не все так радужно. Мама не смеется, а плачет. Дядя Вано хмурится. О нем позабыли…

Обрывки воспоминаний, неосознанных, иногда беззвучных, иногда шумных, изредка вспыхивали в Надином мозгу. Бабушка, теплая ванна, пушистое полотенце, вкусные блинчики. Бабушка, лестница, дверь, снег, санки. Бабушка, платьице, костюмчик, туфельки, балкон. Бабушка, троллейбус, парикмахерская, поликлиника. Бабушка, ночь, посиневшие губы, холодные руки, много мух. Дверь, лестница, троллейбус. Дядя, красивый, тетя, хорошая. Больно. Дядя, больно. Тетя, больно. Страшно, душно, больно, больно, больно, больно…

Все говорят, что нельзя привыкнуть к боли. Это о ком? О людях? О животных? Как живут звери с переломанными ногами, застрявшими пулями, выбитыми глазами и зубами? Терпят или привыкают? Можно ли смириться, научиться не замечать? Человек начинает сходить с ума или «живет на лекарствах». При условии, что знает, где и какие из них можно раздобыть. Надюша ничего не знала об анальгетиках. Она вообще мало о чем знала, но многое умела — ходить, бегать, пользоваться туалетом, соглашаться и возражать, развязывать — завязывать, застегивать — расстегивать, отпирать — запирать. Когда применять эти навыки, она, конечно, не понимала. Однако, если что-то, происходящее с ней становилось невыносимым, поступки случались сами собой, без побуждения со стороны.

Тетя Марина не приходила, и ждать ее не было никаких сил. В памперсе накапливались жара и влага, лицо чесалось, ноги и руки болели. Девочка непроизвольно двигала конечностями, вырывалась и стонала. Если бы присматривающая за ней медсестра не спала мертвецки пьяная, она бы не оставила без внимания этот жуткий, хотя и привычный вой. Пряжки на ремнях были обычными, как застежки на сандалиях. От сильных постоянных рывков они давно расшатались, «расхлябались», как выражался доктор Зернов. И одна, правая верхняя, не выдержала — расстегнулась. Выпростав одну руку, Надя без труда освободила другую, ноги… Ей хотелось пить, но Марина с поильником так и не появилась. Шаг за шагом маленькое чудовище в памперсе обходило свою новую тюрьму. Нет, не для того, чтобы попрощаться или затаиться — просто оно не знало, куда двигаться. Вот тетя Марина лежит, не встает, не говорит, не мажет ей лицо и не меняет переполненный памперс. А рядом с ней — стакан, большой стакан, и в нем что-то, что можно пить. Уже давно Надю поили из трубочек или специальных поильников с узким хоботком. Но она или помнила, или догадалась, что делать с емкостью, в которой есть жидкость. Пахло желанное питье плохо, невкусно. Но измученный высокой температурой и жаждой ребенок все-таки умудрился сделать несколько глотков до первого рвотного позыва. Потом уронил стакан. В уже безумной голове все напрочь перемешалось и запуталось.