Андрей Воронин - Спецназовец. Власть закона

— Во-первых, не только Саранцева… — начал генерал.

— Ну, разумеется, — перебил его Дмитрий Семенович. — Я просто оговорился, поскольку нас в первую очередь интересует именно он.

— А во-вторых, — спокойно продолжил Ростислав Гаврилович, — меры уже приняты. Процесс пошел, как любил выражаться один политический деятель. Так в чем состоит ваша встречная просьба?

— Нас по-прежнему остро интересует положение дел в Верхней Бурунде, — услышал он вполне предсказуемый ответ. — Нам нужна подробная, достоверная информация. И если в силу каких-либо причин господин Саранцев не сможет нам ее предоставить, мы хотели бы получить ее от ваших людей.

— А ведь вы его уже похоронили, — заметил Алексеев.

— Отнюдь. Но мы следим за новостями и все время пытаемся с ним связаться — как вы понимаете, безуспешно. Что прикажете думать? Профессия обязывает нас — как, впрочем, и вас — быть трезвыми прагматиками, а сплошь и рядом еще и прожженными циниками. На кону огромные деньги, и риск потерять их слишком велик, чтобы говорить намеками и маскировать свои намерения словесной мишурой.

— Иными словами, вас беспокоит в основном судьба денег, — уточнил генерал.

— А вы бы на нашем месте не беспокоились? Полмиллиарда евро — не та сумма, которую можно вот так запросто потерять или опустить в копилку первого попавшегося нищего!

— Ну, положим, информацией, если таковая поступит, я с вами охотно поделюсь, — сказал Ростислав Гаврилович. — Это все?

— Пока да, — ответил Дмитрий Семенович.

— Вы в милиции не служили? — не сочтя нужным сдерживать естественные порывы, вежливо осведомился Ростислав Гаврилович.

— Что за странное предположение? Неужели я похож на бывшего милиционера?

— Еще как! Оперативники — в основном низшего звена, в чине не старше капитана, — обожают заканчивать допросы этим словечком: «пока». Подпишите протокол и можете быть свободны… пока.

— Гм, — не найдясь с ответом, молвил Дмитрий Семенович.

Через пару минут из-за поворота показалась дрезина — простая четырехколесная конструкция из тех, что в России называют «пионерками», рассчитанная на то, чтобы нести пару путевых обходчиков и ящик с инструментами, необходимыми для мелкого ремонта железнодорожного полотна. Впрочем, мысль о ремонте пришлось немедленно отбросить: народу на дрезине ехало столько, что издалека она напоминала самодвижущийся пенек с буйно разросшейся на нем колонией опят. Среди узлов, пестрых одеяний и аляповатых женских украшений Юрий издалека разглядел знакомый блеск вороненого железа, но решил не обращать внимания на эту мелкую неприятную деталь. В таких регионах, как здешний, автомат Калашникова распространен едва ли не шире, чем мотыга, и даже воины обитающих в труднодоступных горных районах диких племен, не имея никакой одежды, кроме набедренной повязки, отдают последнюю тощую корову за АК-47 китайского производства.

Когда дрезина приблизилась, стало видно, что управляет ею пожилой африканец, одетый в расстегнутую сверху донизу, некогда белую рубашку и обтрепанные шорты. Он был босиком, зато курчавую голову венчал лихо заломленный на сторону картуз с блестящей кокардой. Даша уже стояла около машины: даже она, несмотря на строптивый характер, научилась понимать, когда с Ти-Рексом лучше не спорить. Быков снова поставил ногу на рельс и поднял над головой руку, а затем, подумав, поднял и вторую, показывая, что безоружен. Дрезина замедлила ход, протяжно заныли ржавые тормозные колодки; чернокожий машинист сделал приглашающий жест, предлагая усаживаться, народ на дрезине начал тесниться, рискуя посыпаться на рельсы. Быков с улыбкой отрицательно покачал головой и оглянулся на Юрия.

Якушев подошел, стараясь не обращать внимания на стволы двух нацеленных ему в грудь автоматов, и в свою очередь улыбнулся, постаравшись придать себе как можно более миролюбивый и дружелюбный вид. Настала его очередь вступить в игру. Данилыч вполне свободно изъяснялся на нескольких наиболее распространенных наречиях народов Северного Кавказа; его основательно подзабытые познания в немецком и английском языках не простирались дальше стандартного набора, который можно почерпнуть из военного разговорника. Что же до французского, который в этих местах имел статус государственного, то здесь дело ограничивалось буквально парой фраз — «шерше ля фам» и «се ля ви», — которые в данном случае вряд ли могли пригодиться. Даша, насколько было известно Юрию, бегло владела испанским, читала со словарем по-английски и когда-то давно, в период усвоения азов восточных боевых искусств, убила несколько месяцев на тщетные попытки выучить японский. Сложная и почетная миссия ведения дипломатических переговоров, таким образом, автоматически легла на плечи Якушева — легла, надобно заметить, едва ли не в тот самый день и час, когда они сошли по трапу самолета в аэропорту Хургады.

Продолжая дружелюбно скалиться, из-за чего чувствовал себя похожим на лежащий в придорожной пыли лошадиный череп, Юрий поздоровался и вступил в переговоры. Немедленно выяснилось, что его дипломатическая миссия не столько почетна, сколько сложна: из всех присутствующих французский знал только погонщик моторизованной колымаги, да и тот изъяснялся на каком-то варварском, неудобопонятном диалекте, служившем, по всей видимости, местным эквивалентом пиджин-инглиш.

При ближайшем рассмотрении кокарда на его видавшем виды картузе оказалась железнодорожной — во всяком случае, так показалось Юрию. Продолжительные, в течение, самое меньшее, пяти минут расспросы позволили установить, что Якушев не ошибся: до начала активных боевых действий в этом районе его собеседник действительно служил на железной дороге в почетной должности путевого обходчика. Юрию также удалось выяснить, что на станции, где они пытались купить билеты на поезд, их не обманули: поезда действительно не ходили, ибо железнодорожное полотно в нескольких местах было сильно повреждено случайными попаданиями снарядов и взрывами фугасов, заложенных отрядами мятежников. На этом участке пути дрезина осталась единственным транспортным средством, которое могло с грехом пополам передвигаться по уцелевшим отрезкам колеи. В данный момент, добавил машинист, он перевозил людей, которые до вчерашнего дня жили в деревне двадцатью километрами восточнее этого места. Этой ночью деревню сожгли дотла; кто именно сжег, машинист не знал, поскольку те, кто это сделал, не сочли нужным представиться. Теперь уцелевшие ехали в дальнюю деревню, где у одних были родственники, а у других — просто знакомые, в надежде, что война туда не доберется.

О президенте М’бутунга почтенный железнодорожник отозвался нелестно — правда, только после того, как убедился, что повстречавшиеся ему на пути европейцы не имеют намерения присоединиться к армии повстанцев в качестве наемников. О специалистах из России, приехавших сюда на работу, он ничего не слышал, а когда Юрий спросил, где здесь строится железная дорога, посмотрел на него, как на умственно отсталого, и, ткнув длинным, как у пианиста, пальцем в насыпь у себя под ногами, сказал: