Андрей Воронин - Спецназовец. Власть закона

Никакого братания с последующими торжественными проводами, как и предполагал Юрий, там, в деревне, не случилось. Местные просто попрятались кто куда, и Роман Данилович предположил, что искать их не стоит: судя по одежке и всему укладу жизни, вряд ли хоть один из обитателей деревни прежде видел белого человека и мог связать пару слов по-французски. «Еще пырнут тебя в брюхо какой-нибудь рогатиной, — сказал он, — что мне тогда прикажешь делать — зачистку производить?» — «А почему, собственно, меня?» — попытался откреститься от сомнительной чести Юрий. «А кого? — удивился Быков. — Ты у нас толмач, тебе и карты в руки… вернее, вилы в пузо. А ты как хотел?» — «Не знаю, — сказал Якушев. — Но уж точно не так».

На этой оптимистичной ноте обсуждение закончилось, и контакты с местным населением ограничились выгрузкой из кузова машины реквизированной мародерами домашней живности и скудных харчей. Живность брыкалась, орала и даже пыталась кусаться, так что Роман Данилович, не сдержавшись, проводил последнюю отпущенную на свободу козу аккуратным, вполсилы, пинком в кормовую часть организма. Забираясь в кабину, он вслух понадеялся, что у местных хватит ума закопать поглубже трупы, навести в деревне порядок, замести следы и держать языки за зубами: ничего не видели, ничего не слышали, ничего не знаем. «А то вырежут всех, как цыплят», — мрачно заключил он, поворачивая ключ в замке зажигания.

Юрий уже не впервые воздержался от комментариев. Жертвами любой войны в самую первую очередь становятся те, кто не имеет к ней ни малейшего отношения и кому она нужна, как зайцу мобильный телефон. Возможно, услуга, которую они с Данилычем и Дашей оказали жителям деревни, обернется для тех гораздо большей бедой, чем потеря домашней скотины, но единственный следующий из этого предположения практический вывод: отвернуться и пройти мимо — не отличался конструктивностью, даже если отбросить соображения нравственного порядка. И потом, какая разница, от чего умирать? Смерть от пули, как ни крути, гуманнее, чем медленное умирание от голода на пороге пустой халупы. «Лучше сожалеть о сделанном, чем о том, что не сделано», — сказал он, видя, что Быкову позарез нужно выслушать его мнение. Прозвучавший афоризм, похоже, никого не удовлетворил: Роман Данилович лишь крякнул и воткнул первую передачу, а Даша посмотрела на Юрия так, словно боролась с желанием отвесить ему оплеуху. А за что, спрашивается? Пусть бы сама что-нибудь сказала, раз такая умная. Но нет, молчит. И правильно делает: после того цирка, что она устроила в деревне, внимания к своей персоне ей лучше не привлекать. «Алло, мужчины…»

Дорога опять начала карабкаться в гору, и минут через десять, после очередного поворота, Юрий увидел впереди конец подъема — обрамленный невысокими крутыми склонами кусок чистого неба, на котором, как на ватмане, был бледной акварелью нарисован голубовато-лиловый конус далекой горы. Он постучал костяшками пальцев по горячему железу крыши, и грузовик медленно, будто нехотя, остановился. Юрий усмехнулся, заметив, что Быков, прежде чем затормозить, съехал на обочину: дисциплинированный водитель остается дисциплинированным даже в Африке, — и с удовольствием встал во весь рост, разминая затекшие конечности.

Внизу распахнулась дверца, и на дорогу легко, как молодой, выпрыгнул Роман Данилович. Купленная на восточном базаре пестрая распашонка давно перекочевала на голову, заменив потерянную на переправе панаму. Теперь могучий торс Ти-Рекса плотно обтягивал едва не лопающийся по швам десантный тельник без рукавов. Туго, как у солдата-первогодка, затянутый ремень был отягощен кобурой с пистолетом и продетым в заменяющую ножны кожаную петлю мачете; в руке Быков держал автомат, казавшийся на фоне его фигуры просто детской игрушкой. Юрий удивленно приподнял бровь, разглядев там же, на поясе, матово лоснящиеся округлости целых четырех гранат, но задать вертевшийся на кончике языка вопрос не успел: свободной рукой Роман Данилович отцепил и бросил ему сначала одну, а затем еще одну гранату.

— Держи гостинцы, — сказал он. — Там, под сиденьем, этого добра целый ящик. Нет, ты скажи, ну что за идиоты! А если шальная пуля?

— То-то я гляжу, что ты первым делом остановился и перенес ящик в кузов, — рассовывая по карманам увесистые стальные яйца, заметил Якушев.

— А смысл? — противореча самому себе, сказал Быков. — Какая, на хрен, разница, где оно рванет — за спиной или под седалищем?

— Ну и не бухти тогда, — миролюбиво посоветовал Юрий и спрыгнул на землю. — Осмотримся?

— Яс вами, — высунувшись из кабины, объявила Даша.

— Не навоевалась еще, амазонка? — спросил Юрий.

— Нет, — лаконично отрезал Быков, и Дарья Алексеевна увяла.

Роман Данилович не стал пускаться в объяснения, а Даша их не потребовала. И то и другое было достаточно необычно. То есть по отдельности каждый из них оставался самим собой, но, собираясь вместе, они неизменно напоминали Юрию персонажей прочитанного в детстве рассказа о льве и собачке, которая поселилась у него в клетке. Однако теперь собачка взялась за ум и перестала тявкать, а лев, наоборот, едва ли не впервые подал голос. Вообще-то, после Дашиной отчаянной выходки в деревне Якушев ожидал более или менее громкой ссоры и на крышу кабины забрался исключительно для того, чтобы при ней не присутствовать. Но всю дорогу в кабине царила гробовая тишина. Вправлять личному составу мозги шепотом Быков не умел, из чего следовало, что за два с половиной часа он не проронил ни словечка. Видимо, его молчание прозвучало намного красноречивее самого громкого разноса, и впечатленная этой суровой тишиной Даша была сама кротость — зрелище, что и говорить, непривычное.

Преодолев врожденное человеколюбие, Юрий тоже не стал объяснять, что они с Данилычем хотят всего-навсего посмотреть, что ожидает их внизу, за гребнем холма. Наказана — значит, наказана; кроме того, он еще очень живо помнил испуг, который почувствовал, когда эта чокнутая вдруг объявилась в тылу у «бурундуков», и был не прочь с ней поквитаться. Неодобрительное молчание в данном случае представляло собой наилучшую тактику, поскольку любая воспитательная беседа в два счета закончилась бы возмущенным воплем «Неблагодарные! Да я вам жизнь спасла!», за которым с большой степенью вероятности могли последовать слезы. И мало того, что женские слезы — это оружие, которому нечего противопоставить; хуже всего, что в чем-то Дашка была бы права. Возможно, они с Ти-Рексом выкрутились бы и без ее помощи, но, не желая врать самому себе, Юрий честно признавал: был момент, когда он начал в этом сомневаться. И между прочим, Даша со своим «алло, мужчины» нарисовалась за спинами «бурундуков» именно в этот момент — ни секундой раньше, ни мгновением позже…