Александр Тамоников - Рейд ценою в жизнь

Шубин самостоятельно добрался до своей «плацкарты», где и лишился чувств. Санитарный эшелон с потерями все-таки дошел до Вязьмы. Раненых разместили в одной из городских больниц. В этот день лейтенант и дал себе слово, что через неделю выйдет и отправится на фронт.

Вести с полей сражений поступали неутешительные. За сдержанными сводками о боях «с переменным успехом», о массовом героизме советских солдат, успешно сдерживающих наступление фашистов, сквозили отчаяние и безнадега. Между строк читалось: все пропало, немцы идут!

Лида снова приходила к нему, когда выдавалась минутка, сидели рядышком, он держал ее за руку. Долечиться людям не давали. Можешь стоять, способен держать оружие – марш в окопы. Потери на линии фронта были ужасающие, там радовались любому пополнению.

Лечащий врач долго разглядывал пациента в пижаме, вздыхал. Он все прекрасно понимал – видел, сколько усилий прикладывает человек, чтобы выглядеть излечившимся. Потом еще раз сокрушенно вздохнул и проштамповал соответствующую бумагу. Люди требовались как воздух, и в любом случае на фронте долго не жили.

Прощание с Лидой получилось скомканным – она прилипла, как пиявка, умоляла беречь себя (как будто он был против), Шубин бормотал дежурные слова, уверял, что к зиме война закончится, они поженятся и нарожают кучу детишек. А сам украдкой поглядывал на часы – на улице его дожидался побитый шрапнелью «козлик» с такими же «излечившимися» лейтенантами…

На московском направлении было спокойно. 24-я армия обложила Ельнинский выступ, предпринимала вялые попытки его срезать. Восточнее Вязьмы, у Можайска, возводилась линия обороны. Подходили наспех сформированные, едва обученные части – в основном из ополченцев.

Закупорить горловину выступа советские войска не могли. Немцы нарастили мощную артиллерийскую группировку, любые попытки перейти в контрнаступление встречали отпор. Сведений о том, что происходит внутри выступа, у генералов не было.

Зондеркоманды СС зачищали деревни, расположенные вблизи коммуникаций вермахта, работали на возведении военных объектов пленные красноармейцы.

Данные о количественном и качественном составе вражеской группировки имели приблизительный характер. Подразделения 845-го полка вели позиционные бои. Подкреплений не было. Погибших хоронили в окрестных лесах, бывало, что и в братских могилах. Люди гибли при проведении разведки боем, от снайперских пуль, подрывались на минах, которыми было напичкано все обозримое пространство.

– Наслышан о твоих подвигах, лейтенант, – встретил новоприбывшего комполка Рехтин – измотанный бессонницей жилистый мужчина с черным от загара лицом (загорали этим летом не на море). – Слухи разносятся, знаешь ли. И о том, как переправу в Ратниково с горсткой людей отвоевали и держались до подхода наших; и как танковую колонну выявили, которая чуть не отрезала нам Смоленскую дорогу; и как детдомовских с оккупированной территории выводили… Помолчи, что ты так напрягся? Чай, не выговор объявляю. Заботой и лаской не окружим, в полковники гвардейских войск не произведем. Спрашивать буду, как с любого молодого лейтенанта. Принимай взвод полковой разведки – взамен погибшего старшего лейтенанта Ячменева. Слышал про эту грустную историю? Ушли в дальний рейд чуть не до самого Кировска, добыли ценные сведения, но рацию потеряли, данные не донесли. Ждали ребят, чуть ковровую дорожку не расстелили. Немцы в километре от наших минных полей засаду им устроили, всю группу положили. Отправили людей, чтобы вытащить хоть кого-то, принесли Ячменева и еще одного бойца. А толку? Ни слова не сказали, скончались на операционном столе, не приходя в сознание. Жалко, конечно. И людей жалко, и то, что ценные сведения с собой в могилу унесли… Во взводе шесть человек осталось и сержант Белый. Наберешь людей, доложишь капитану Муромцеву – это помощник начальника штаба по разведке. С ним и работай, он владеет всей оперативной обстановкой…

По прибытии в расположение обнаружился еще один печальный факт: сержант Белый и рядовой Хабибуллин погибли при артобстреле, и то, что осталось от взвода, язык бы не повернулся назвать боеспособной единицей. Пришлось формировать подразделение заново.

– Бери, кого хочешь, – сказал капитан Муромцев – смертельно уставший человек с опухшим от недосыпания лицом. – Пройдись по оставшимся подразделениям, присмотрись к людям. Толковые парни есть и у саперов, и у артиллеристов. Много не бери, пожалей командиров – у них тоже бойцов с гулькин нос осталось. Воевать нечем, успехов ноль, похвастаться можем только потерями. В полку четыреста штыков, а прикрывать приходится участок шириной в четыре километра. Твои предшественники пытались добыть толкового языка – и как проклятье какое. Трижды сидели в засаде – никого, хоть бы один завалящий офицер нос высунул. Неурожай, одним словом. Пригнали перепуганного фельдфебеля – техника-радиста. Мужик в годах, как на фронте оказался, вообще загадка. За что его? Чуть от страха не помер, рассказал все, что знал. Только что выдающегося может знать фельдфебель? Мы и без него это знали. Бойцам аж неловко было, когда его к стенке ставили, стрелять не хотели, особиста Шмарова пригласили – тому без разницы. Негде нам пленных содержать, санаториев для них пока не построили… Потом под Кировск ушли, а что в итоге приключилось, ты уже знаешь… Что морщишься, лейтенант?

– Старые раны, товарищ капитан.

– Старые раны – это хорошо, – хмыкнул Муромцев. – Вернее, ничего хорошего, но все лучше, чем новые. В общем, действуй, подбери себе, кого считаешь нужным.

Желающих пойти в разведку было хоть отбавляй. Считалось, что разведчики живут дольше, едят сытнее, отдыхают чаще. И приносят куда больше пользы, чем рядовое «пушечное мясо». Кое-что в этих домыслах было верным, другое являлось заблуждением. У каждого на войне был свой собственный ад.

«Старые раны» остро реагировали на погоду и плохое настроение. Погода часто менялась, а настроение – никогда. Исключение составляли те моменты, когда почтальон приносил письмо из Вязьмы. Глеб хватал его, убегал подальше, быстро пробегал глазами – не случилось ли чего плохого, а когда убеждался, что все в порядке, начинал читать заново – с чувством, с расстановкой. А потом впадал в прострацию, щемило сердце, пропадал аппетит. Имелось мнение, что без любви нельзя, жизнь не в радость, а он убеждался в обратном – хуже нет, когда любишь. А выбравшись из ступора, истекал желчью, крысился на всех, напевал под нос: «Разлука ты, разлука, чужая сторона, ничто нас не разлучит, лишь мать сыра земля…»

– Постарался, молодец, – оценил капитан Муромцев, осмотрев выстроенное за логом войско. Две шеренги, в каждой по пятнадцать человек. – Ты в снабжении до войны не работал? Прекрасно разбираешься в специфике: проси больше, получишь, сколько нужно. На тебя комбаты с кулаками не бросались? Ты же их вчистую обобрал.