Сергей Семеркин - Когда факс приходит не вовремя [litres самиздат]

А потом мы привыкли к визитам Промокашки. Он всегда говорил одно и тоже: "мол, телефоны, отключились (сломались), а атээски разные и, может, у вас…". Действительно куда-то звонил, там всегда было занято, и потом зависал у нас. А что, ноша необременительная, сам приходит, сам уходит. Говорящая мебель. Не более. Иногда развлекает, иногда мешает, но всегда можно выгнать. Он не обидится. А когда не выгоняет, то сидит до последней. И как настоящая промокашка впитывает нас. Как будто мы с Машуткой чернила.

В этот раз он притащил с собой два пакета. В одном что-то звенело. В другом – шуршало. После привычного монолога про телефоны и нашего "заходи", он позвонил. И стал распаковывать багаж. Оказывается в первом пакете были все необходимые ингредиенты для глинтвейна. Бутылки вина – две штуки, фрукты и специи – много штук разных, а также… ничего себе!

– А это чего? – спросил я, зачерпывая своей ладонью белые тонкие полоски, коими второй пакет был забит под завязку.

– Лапша. Я документы уничтожал разрезалкой, и решил сжечь. Будем греться глинвейном у камина.

– У нас нет камина.

– Сделаем из подноса.

Кипучая деятельность развелась в нашем офисе, однако. Машутка колдовала над приправами. Я стоял на страже кастрюли, которая грело брюхо на плитке (у нас как в бункере есть много чего помимо положенного пожарной охраной огнетушителя). Глинтвейна приготовление нельзя доверять никому, кроме лиц, умеющих готовить его лучше, чем ты сам. А Промокашка сооружал камин. Когда всё было готово. И положенные занюшки втянуты в легкие. Вы не знаете что такое занюшки? Обратитесь к тем, кто знает, как готовить глинтвейн, профинансируйте его приготовление и сами занюхайте (а иначе не поймете подкоркой). Мы сидели около камина и грели ноги, Машутка разоблачилась от туфель и соблазняла нас оголенными лодыжками (и выше, и выше…), а нам с Промокашкой пришлось сбросить с себя оковы не только ботинок, но и носков. Каждый из нас вытянулся лучиком, исходящим из камина (поднос и горящая на нем бумажная лапша) и изгибающиеся в сторону неба (чай мы не прямые световые лучи, а лучи человеческие теплопроводящие и могущие менять направления своего распространения). В руках у каждого испарялся глинтвейн в стеклянной оболочки из фужеров оранжевого стекла. Видели бы нас санитары из Кащенко – попытались бы неминуемо заарканить и отвезти в свои угодья. За что были бы неминуемо расстреляны и кремированы в камине. Или более гуманный вариант: Машутка их очаровывает, а мы с Промокашкой спаиваем.

Улыбаюсь. В желудке тепло от выпитого, пятки щекочат теплые струйки воздуха. Рука сама собой подкидывает в огонь полено, полешко, веточку, а точнее скрученный в трубочку факс.

Олигарх:

– Почему на дочери не женился?

Как-то этот прием по ошарашиванию собеседника называется. Сначала берешь скелет из прошлого и кидаешь в оппонента, пока тот очухивается и приходит в себя-адекватного, добиваешь его кувалдой, а потом задаешь главный вопрос, который тебя действительно интересует.

– Не смог бы составить ее счастья.

– Врешь.

– Вру. Она не смогла бы составить моего счастья.

– А кого тебя надо?

– Не знаю.

– Нерешительное поколение. Так и вымрем. Останутся одни китайцы.

– Или индусы, их тоже почти миллиард. А может, мы клонироваться будем и не вымрем, просто будем скучно жить.

– Еще и лесбиянки… и она туда же подалась. Всё из-за вас, мямли, мать-перемать (это я мат приглушил кляпом модератора).

– Да вы не переживайте. Я вон тоже лесбиянка, не смотря на наличие кругом потрясных мужиков, только на девчоночек и возбуждаюсь, – надо было как-то человека от глобальных геополитических тем отвести (даже если его задумчивость была не более чем игрой, я же доверчивый тип, глубоко не вижу).

– Что с подлодками?

– Готовы.

– А люди?

– Как пионеры. Всегда готовы.

– Уже не шутим.

– Какие уж тут шутки.

Мне дают отмашку означающую – аудиенция окончена. Смотрю на портрет над головой Олигарха, оттуда на меня смотрят глаза Олигарха. Скромнее надо быть – кидаю я в них взгляд, они как зеркало его отражают и возвращают моим глазам. Прохожу мимо роскоши, открываю внушительную и облагороженную резьбой дверь, и снова роскошь и куча дорогих ненужностей. Говорят, где-то здесь есть паровоз. Настоящий полноразмерный, а не копия в масштабе 1 к 43. Покидаю замок. Прилегающий парк со статуями и фонтанами проезжаю на чувствующим себя дешевкой "Мерседесе-500" (купе). Кованные ворота минули нас как облагороженные донья Сцилла и дуэнья Харибда. Четырехколесный шпиц отряхивается от облепившего его снобизма, фыркает, ловит шкурой дорожных блох, приходит в себя. Я усиливая звук, где неизвестный мне человечище нагнетает: Ом!

Педаль утоплена и ручная коробка начинает неслышно хрустеть суставами передач.

– Куда торопитесь? – меня тормознули рыцари ордена полосатых палочек.

– Тёща умерла. Спешу поделится соболезнованиями.

– А обручального кольца не носите.

– Июнь. Жара. Зато всегда ношу фотографию друга, – отдаю зеленую бумажку с ненашим и давно мертвым президентом. Почему людское тщеславие настолько бесконечно. На деньгах вполне достаточно нулей и прочих цифр, люди там – явление лишнее. Глубоко лишнее.

А в офисе меня встретили улыбка Машутки и звуки. Пыр-пыр-пыр – это из факса вылезал факс. Текст гласил, что меня приглашают на благотворительный спец-проект, где люди богатые светятся и кидают в амфоры с бедными представителями семейства Буратино кости с барского стола. Если я хочу кого-то испортить халявной манной с небес, я его порчу.

– Обойдутся, изверги.

– Потусовались бы… я бы…

– Им свои вырезки показала. Дались тебе эти веселые картинки.

– Это моё творчество, самореализация.

– Игра теней на твоих выпуклостях и впуклостях – это твоё творчество. Это твой гений, – я снес всё, что было легким с секретарского стола, лег на него, заглянул в пространство между грудями Машутки и ее же лона и стал рассматривать ее пупок.

– Пирсинг делать не собираешься?

– Да ну…

– И правильно. И так всё совершенно дальше некуда.

– Опять возлияния из данного сосуда? – и как она не произнесла глагол "пить" и логично необходимое после него местоимение, нет, не просто талант, а талантище скрывать красноречие заключенное в ней.

– Да ну… лучше поцелую.

Когда мы упали, факс снова стал пыр-пыр-пырничать. Но его никто не слушал.

Даша сама меня нашла. Позвонила и предложила прогуляться-развеяться. А на встрече после поцелуев и прочих ласкательных симпампушек вдруг выстрелила из главного калибра:

– У тебя критические дни кончились?

– Какие дни? – они так меня совсем с ума сведут, они добьются своего, если уже не… нет, слабы пока.