Виталий Ерёмин - Банда потерпевших

Я уже принял решение, только пока молчу. Я любым путем заработаю четыре или пять миллионов на двушку, даже если придется переступить через закон. У меня нет другого выхода. Другой выход – это еще больше осложнить отношения с Гусаковым. Он зарится на нашу квартиру, хочет присоединить её к своей четырехкомнатной. Хозяин – барин…

– Сходил бы куда-нибудь, – говорит мама.

Ну, пойду. Ну, познакомлюсь. Дальше что? Если жениться, то где жить? В нашей однушке втроем? Жить у жены примаком? Нет, это не по мне.

К тому же, если честно, боюсь влюбиться. Любовь поработит меня. Наверно, у меня возник синдром раба. Опасаюсь рабства в любых проявлениях. Сказываются и мои дефекты. Передних зубов нет, к тому же слегка припадаю на одну ногу.

С моей психологией надо жить где-нибудь подальше от цивилизации, в какой-нибудь общине, а не в Замоскворечье.

Если совсем коротко, не знаю, как жить дальше. Все чаще подумываю, не познакомиться ли с отцом. Отец, каким я вижу его в телевизоре, производит впечатление человека, который знает все обо всем. Мечтаю получить от него дельный совет.

По выходным мама подрабатывает репетиторством. К ней приходит ученица. Я спускаюсь во двор. Вожусь с машиной. Подходит Гультяев.

– Привет, Ванёк!

За такое обращение хочется убить.

– Мы вчера с деревом поздоровались, – говорит Гультяев, у его «мерса» действительно вмятина на переднем бампере. – Выправишь?

– Это только в сервисе.

– А в Свидлов завтра не хочешь съездить?

Хитро так вопросы ставит, будто это не ему, а мне нужно. Я пожимаю плечами.

– Туда и обратно, – говорит Гультяев. – Не обижу.

Я соглашаюсь. После таких поездок он отваливает мне кучу бабок.

Узнав, что я еду в Свидлов, мама начинает выпытывать, чем мы там будем заниматься. Я говорю, что я всего лишь водила. А чем ребята заняты, не мое дело.

– Там живет моя бывшая подруга. Узнай, как она, – говорит мама.

– А чего сама не узнаешь? Чем она тебя обидела?

– Это я обидела, – говорит мама.

Я говорю, что мне нужно встретиться с отцом. Можно позвонить в фонд, где он работает или на телеканал, где обычно выступает.

– Скажи, что мне ничего от него не нужно. Просто поговорить.

Звонок в дверь, мама напрягается. Это Гусаков. Ему под пятьдесят. Он высокий, за метр восемьдесят, белобрысый, плотный изюмчик.

– Аннеточка, у меня к тебе разговорчик, – говорит он вкрадчиво. – Всего два слова. Ты должна войти в мое положение. Мне нужна ваша квартира. Я готов купить вам взамен квартиру в любом районе.

Мама не даёт ему договорить:

– Ты знаешь мой принцип. В Москве живут только те, кто живет в центре. Фактически ты предлагаешь мне уехать из Москвы. Это смешно. Я не могу войти в твое положение.

Гусаков ушел.

– Приспичило ему! – со слезами на глазах возмущается мама. – Сделай себе хуже, но войди в его положение. Прощелыга!

Я сочувствую маме, но не понимаю ее принципа. Наоборот надо бежать из центра на окраину или даже в ближнее Подмосковье, где меньше людей и больше свежего воздуха.

– Наташка не должна понять, что это я интересуюсь, – говорит мне на прощанье мама. Клава

Надежда Егоровна готовится к процессу. Надевает судейскую мантию. Как обычно, я помогаю ей. А у самой руки дрожат.

– Ты чего сегодня такая? – спрашивает Надежда Егоровна. – Что-то с мамой?

Едва сдерживаюсь, чтобы не разреветься.

– Не выспалась, – говорю, – голова болит.

Ночью мы, мама, Элька и я, не сомкнули глаз. Кишка и его шестёры часов до трех резались в карты. Потом им самим захотелось в люлян, и они злились, что мы не спим и им не даем. Мы во всем у них виноваты! Эта особенность отморозков приводит меня в бешенство. Имей я оружие, постреляла бы их, не задумываясь.

Утром, выпуская меня на работу, чревоугодник Кишка еще раз проинструктировал, доедая борщ, котлеты и пирожки с капустой:

– Значит, так. Кладешь шестой том на верху стопки. Перед тем, как идти в зал, открываешь в кабинете окно. В коридоре тебя будет поджидать наш парень. На голове у него будет бейсболка и черные очки. Он пойдет тебе навстречу. Ты как бы нечаянно роняешь шестой том. Он как бы помогает тебе, поднимает том и исчезает. Если что-то сделаешь не так, больше не увидишь ни мать, ни подругу. И они тебя больше не увидят.

Кишка отобрал у нас мобильники.

Надежда Егоровна достает из ящика стола цитрамон. Глотаю таблетку. Смотрю на часы. До начала процесса две минуты. Есть время всё сказать. Но у меня нет уверенности, что после того, как я раскрою план Мартына, всё прекратится. Скорее, наоборот. Настоящие мучения только начнутся. И не только для меня. Я боюсь за маму. Она может не выдержать. На нервной почве с диабетиками случается сердечный криз.

– Ну что, пошли? – говорит Надежда Егоровна.

– Одну секунду.

Подхожу к окну, раскрываю рамы. В кабинет врывается свежий ветер. Делаю глубокий вдох. Надежда Егоровна терпеливо ждет. На меня смотрит не только она, но и Кишка. Он сидит в машине на противоположной стороне улицы. Кишка подносит к уху мобильник. Я закрываю окно. Беру со стола стопу дел. На самом верху том номер шесть. Иду к выходу из кабинета. Надежда Егоровна идёт следом в пяти шагах.

Где тот человек, для которого я должна выронить из рук шестой том? Никого. Коридор пуст. Неужели Кишка передумал? Неужели этим отморозкам что-то помешало? Господи, хоть бы это было так! Прибавляю шаг, чтобы быстрее дойти до зала судебного заседания.

Неожиданно в коридор входит сам Кишка. Его не узнать. Надвинутая на лоб бейсболка, тёмные очки. Я его пугаюсь, руки у меня слабеют, на пол летит вся стопка. Кишка матерится, опускается на корточки и лихорадочно перебирает тома. Хватает тот, что с шестым номером, сует его за пазуху.

Я в растерянности смотрю на Надежду Егоровну. Думаю, она закричит, охрана у выхода услышит. Но судья реагирует странно. Она вскрикивает:

– Эй, это что такое?

Она как бы пытается остановить Кишку окриком.

Кишка не спеша идет к выходу. Бегу следом. Охранник, мент-пенсионер, смотрит с недоумением.

Неужели и его купили-запугали?

Всё, я пропала.

Надежда Егоровна отменила судебное заседание, позвонила в прокуратуру. Теперь я – подозреваемая. Мне устроили перекрестный допрос. Я сказала, что у меня с утра кружилась голова. Надежда Егоровна подтвердила – вспомнила про цитрамон. Я оступилась, тома упали. Судья снова подтвердила. При этом почему-то не сказала, что я открывала окно. И что украден ключевой в уголовном деле шестой том. Выводит меня из-под удара? Или ей так надо?

Думаю: как хорошо, что у меня вывалились все дела. Если бы выронила только шестой том, мне бы не отвертеться.

Мне дают подписать подписку о невыезде и отпускают. А я думала, закроют.