Александр Тамоников - Атомный перебежчик

– У нас это называется: для дальнейшего прохождения службы, – улыбнулся Максим. – А на какой срок и какой будет служба, решает за нас наше командование. А в Ленинграде я бывал только до войны. А вы ленинградец?

– Да, – с какой-то печальной гордостью ответил собеседник. – Всю жизнь прожил здесь, вот и в самые трудные месяцы остался со своим городом. У нас из коллектива никто в эвакуацию не поехал, все остались на рабочих местах. И ведь выдюжили. Теперь-то, после прорыва блокады, полегче немного стало, а первая зима была лютая, я вам скажу. Города вы не узнаете. Спасали, что могли и как могли. Памятники, фонтаны щитами закрывали, песком засыпали. Сколько зданий разрушено, сколько сгорело. Но самое главное – это люди. Сколько умерло – страшно подумать.

– Вы на производстве работаете, наверное? – с интересом спросил Шелестов.

– Ну, не всем пушки делать и патроны с автоматами, – улыбнулся мужчина и представился, чуть приподняв обычную солдатскую шапку. – Парамонов Илья Демьянович, технолог кондитерской фабрики имени Крупской.

– А, «Мишка на Севере»! – понимающе кивнул Шелестов. – Вы, наверное, на время войны переквалифицировались на пошив военной формы?

– Ничего подобного, – качнул головой мужчина. – Трудно поверить, но мы все это время не прекращали производство конфет, шоколада, ромовых баб, пирожных. Состав немного стал другим, многое пришлось заменить, но вы же сами командир, знаете, что бойцам нужно сладкое. Летчикам, морякам, а еще раненым в госпиталях.

Машина подъезжала к городу. Максим слышал, как то и дело где-то били зенитки, в небе проносились самолеты. Новую дорогу берегли и защищали. Проложенную по льду Ладожского озера, ее называли Дорогой жизни, потому что это была единственная ниточка, связывающая сражающийся в блокаде город с Большой землей, со всей страной. Новая дорога, проложенная по южному берегу после прорыва блокады, называлась Дорогой надежды. Надежды на то, что страшное больше не повторится, что теперь врагу больше не позволят взять город в смертельное кольцо, что вражеские тиски будут только разжиматься и разжиматься. И фашистская нечисть в конце концов будет отброшена, побежит от священного города.

Платов так и сказал перед отправкой, что увиденное в Ленинграде поможет убедить Венге приехать в Советский Союз и работать здесь. Надо рассказать ему о том, что устроили для советского народа фюрер со своими сворами садистов и насильников. Пусть узнает немецкий ученый об этой стороне фашизма. Пусть знает, что война – это не только когда армия идет на армию. Война – это когда гибнут мирные люди. Женщины, старики, дети. Дети гибнут – вот что страшно! Рушатся дома, горят заводы и пашни. Уничтожаются памятники мировой культуры! И эти смерти, и эти разрушения не оправдать никакой идеологией, никакими догмами. Это самое настоящее преступление. Преступление против человечества. И за него придется отвечать.

А за окном уже тянулся город. Заснеженные улицы, тропинки, протоптанные пешеходами вдоль домов, редкие машины на улицах, пробирающиеся по пробитым снежным колеям. А еще напряженные и хмурые окна, заклеенные крест-накрест полосками бумаги. И очень много окон, забитых фанерой или заткнутых подушками, каким-то тряпьем, очень много закопченных труб «буржуек», торчащих в окнах. Город выживал как мог, город хотел жить и боролся. Было что-то в закаменевших каналах, выстуженных домах и заснеженных улицах сильное, гневное, монолитное, как гранит набережных, как бетон мостовых опор.

Шелестов смотрел на эти улицы, на редких пешеходов, спешивших по своим делам, и почему-то подумал, что никогда бы этот город не удалось сломить и уничтожить. Пик напряжения прошел, началось нарастание обратной реакции, сжималась пружина терпения, копились силы. Ничего им не сделать с Ленинградом. И со всей нашей страной ничего не сделать, не справиться им с нашим народом. Не знаю, сколько еще продлится война, но Германия, Гитлер и вся его клика обречены.

Немецкий гарнизон в местечке Кеутокеваре был невелик. Всего рота солдат, три бронетранспортера и несколько грузовиков. Но этот гарнизон намертво держал единственный перевал, по которому партизаны могли вырваться из западни. Прорваться можно было только в лоб по узкой дороге, прямо на пулеметы хорошо оборудованных огневых точек и бронетранспортеров, которые подоспеют в течение пяти минут, как только завяжется бой.

Отряд партизан насчитывал всего тридцать человек. Это был костяк, основная боевая сила в этом районе. После неудачной попытки взрыва в порту Лае немцы начали прочесывать местность. В какой-то момент просто не было иного выхода, как уйти через перевал Кеутокеваре. В отряде только карабины и пистолеты, всего несколько автоматов. Почти треть его – женщины. Молодые сильные норвежки, но все же женщины. Дальше можно было уйти в леса к шведской границе, но снежный обвал спутал все планы. Отряд оказался заперт в узкой горной долине, как в бутылочном горле. Еще несколько часов, еще сутки, и нацисты поймут, куда делись партизаны, и тогда конец.

Седовласый командир Хевард Лунд сдвинул на затылок шерстяную вязаную шапочку и вытер ладонью испарину. Он подозвал к себе двух партизан, брата и сестру.

– Петтер, Мэрит! Вы хорошие лыжники, вы хорошие взрывники – вас готовили русские. Вы молоды и сильны. Я поручаю это дело вам двоим.

– Мы сделаем, – спокойно ответил плечистый флегматичный Петтер Хельсен. – Приказывай, Хевард.

– Посмотрите туда. – Командир протянул руку. – Над выходом из горловины навис скальный козырек. Десять килограммов тротила хватит, чтобы обрушить его вниз с тоннами снега и камней. Вы подниметесь по склону и на лыжах пройдете сверху до козырька. Заложите взрывчатку и дадите нам знак. Мы приготовимся для атаки, и, когда вы взорвете скалу, мы прорвемся из западни.

– Вам не пройти по долине там, где обрушится скала, – покачала головой Мэрит.

– Мы не пойдем по дну долины, девочка, – улыбнулся командир. – Правее по склону есть тропа. Там пологий склон, мы пройдем там. Пока у немцев стоят пулеметы, они нас не пропустят этим путем. Учтите, что вам нужно будет очень быстро спуститься, чтобы догнать нас. Немцы подоспеют и захлопнут мышеловку.

– Может быть, наверху есть проход? – спросил Петтер.

– Нет, там только скалы и снег. Мы с ранеными не сможем подняться туда, куда подниметесь вы вдвоем. У нас путь один – через горловину по южной пологой тропе. Немцам, если они и узнают, какой дорогой мы пошли, нужны будут сутки, чтобы обогнуть завал и попытаться нагнать нас. Но за сутки мы будем очень далеко и затеряемся в лесах.

Подниматься по склону с лыжами за спиной, со взрывчаткой в рюкзаке за плечами было тяжело. Петтер шел первым, казалось, он совсем не уставал от тяжелого подъема. Поднявшись метров на двадцать, он останавливался и начинал вытягивать веревку, на которой в связке с ним шла сестра. Мэрит было легче с помощью Петтера, но все равно дыхание сбилось, мокрая рубашка прилипла к телу под свитером. Волосы выбились из-под вязаной шапочки и прилипли к лицу.