Доктор Некрас - Океан

Дверь раздвинулась, и на пороге появился суховатый низкорослый мужичок, с улыбкой занося сумку.

– Извините, тридцать четвертое место здесь?

И его взору предстал Чесноков во всей красе: широкоплечий, в трико и майке, с армейской татуировкой на левом плече, выпученными глазами и со страшным оскалом, закусывая ноготь мизинца правой руки.

– Здесь, – сказал лохматый, носатый, усатый, с перекошенными бровями, худощавый мужик в черной рубашке, откуда-то слева, показывая пальцем наверх.

Сумка мужика явно потяжелела.

– Здесь, здесь, мужчина, – сказала проводница.

Ира улыбнулась – «Вот змея» – и со стуком закрыла за мужиком дверь сзади.

Тому показалось, будто что-то взорвалось у него за спиной, и сумка выпала из рук. Он нагнулся, чтобы её поднять и куда-нибудь определить.

В этот момент сверху спрыгнул высокий Константин в свитере, поверх которого был пристегнут ремень с кобурой. Определив сумку, мужичок выпрямился и уперся в плечо Константина, на него смотрела кобура пистолета. «Попал, мафия! Да чёрт с ней, сумкой, лишь бы не убили».

Он вскарабкался на вторую полку, хотя было желание вскарабкаться на третью, и принялся неумело разматывать скатанный матрац. Сделать это было очень неудобно при условии, что сам он находился на той же полке, что и матрац, и ему мешала верхняя одежда. Мужичок пытался проделывать эту хитроумную операцию как можно тише и незаметнее, но получалось все донельзя наоборот: сверху доносилось адское шуршание и ёрзание, при этом мужичок несколько раз сильно бился головой об верхнюю полку. Такое поведение соседа-пассажира ввело в недоумение находящихся внизу и много повидавших милиционеров.

Поезд медленно тронулся и понемногу начал набирать скорость. В окнах проносились огни ночного города, вагон стал медленно покачиваться.

«До свидания, столица».

Дикие звуки с верхней полки утихли, и молчание прервал Константин:

– Пойду, узнаю насчет чая и постели.

Через некоторое время он вернулся с тремя комплектами постельного белья.

– Сейчас чай будет, – подмигнул Костя, усаживаясь рядом с Чесноковым.

Проводница, сияющая и улыбающаяся, с тремя стаканами чая заплывала в купе, поблескивая глазами.

– Вот спасибо, хозяюшка, – улыбнулся Вяземский.

– Да не за что. А с вами мужчина до Мичуринска будет брать постельное бельё? – обратилась она к сидящим справа внизу Чеснокову и Маликову. Они недоумевающие пожали плечами и кивнули головой на верхнюю полку слева. Свернувшийся в клубок человек, накрытый сверху курткой, возлежал на полке спиной к присутствующим.

– А, мужчина? – растерялась проводница. – И почему вы в ботинках на матрац залезли?

Мужчина подскочил, ударившись головой об верхнюю полку, обернулся и выставил округлённые глаза на растерянную девушку.

– Мужчина, вы будете брать бельё? – оторопела Ира.

– Да! – почти крикнул мужичок. От долгого возлежания под тёплой курткой лицо было покрыто капельками пота.

– Пойдемте, получите…

Он сполз с полки и зашелестел за высокой проводницей.

– Да, странный хлопец из Мичуринска, – сказал Чесноков, пододвигая к себе чай.

– Может, нервный какой? – стал размышлять Костя.

Майор оголил в улыбке свои зубы:

– Ага, ты бы из кобуры еще ствол достал, он тогда вообще бы… А у тебя, Владимир Иванович, что там за наколка? – показал он на плечо Чеснокова кривым пальцем.

– Армейская.

– Ага, а внизу подпись ВОВА. Неактуально сейчас, более подходит ВАВАН, – и Вяземский истерически закатился в смехе. Его тут же подхватил Костя.

– Сам бы хоть причесался, – строго сказал Чесноков и тут же сорвался в гомерическом хохоте. Их лица раскраснелись, у Вяземского проступили слезы.

– Гы – Гы – Га – Гы – У – У, – отпустило.

– Костя, сходи за ним, а то он не вернется, – выдавил Чесноков, успокаиваясь. И вся компания грохнула смехом с новой силой. Постепенно их действительно отпустило, и вся напряжённость дня куда-то исчезла.

Они приводили в порядок свои лица: кто тёр раскрасневшиеся щеки, кто протирал слезы.

– Может, и вправду не вернется…Костя…

Вдруг дверь раскрылась, и на пороге появился мужичок, прижимая к груди стопку белья: «Как комсомолец-доброволец шёл на смертный бой».

Он закрыл за собой дверь, бросил бельё на полку и сел рядом с Вяземским, потом резко нагнулся под стол к своей сумке, покопался и также резко выпрямился, бухнув на стол литровую бутылку рядом с тремя стаканами чая.

– Меня Николаем зовут, может -…А в голове у Коли проносились последние мысли «Эх, была не была… пан или пропал… помирать, так с музыкой… лучше синица в руках, чем дятел в заднице, да еще с пистолетом».

Разгорячённые лица теперь устремились на Чеснокова: Костя хоть и знал полковника, но трепетал перед его авторитетом, Вяземский понимал, что решать действительно Чеснокову. Но Николай был абсолютно уверен, что сидящий перед ним здоровый мужик, – точно их пахан.

– А что, сегодня, в конце концов, 23 февраля… – после долгой паузы вдруг сказал Чесноков. Напряжение спало, стол был накрыт, и веселье покатилось. Недоразумение было исправлено. Николай оказался рубахой-парнем и долго травил весёлые истории.

Поезд, отстукивая колесами, разгонял ночь, несясь ей навстречу, сокращая расстояние и приближая события.

Да охранит тебя Солнце от мутных зрачков!

Да охранит тебя Солнце от грязного рта!

К. Кинчев

С наступлением ночи в город вселяется новая жизнь, другая, не похожая на ту, какая была днём. Кого-то пугающая, а в ком-то заставляющая кипеть кровь от вереницы звёзд и блеска новорожденного месяца, от тёмного и манящего океана неба, частичкой которого ты себя ощущаешь.

Он выходил на улицу ночью, одетый во всё чёрное, ещё не зная своего сегодняшнего маршрута, он никогда не проходил один маршрут дважды. Не ведая усталости, он устремлённо шёл мимо витрин магазинов, ларьков, домов, по аллеям парков, по дворам старых микрорайонов. Он видел город не таким, каким его видят все. Иногда он, как заворожённый, смотрел на неоновые витрины, останавливаясь на мостах, направлял свой взгляд в покрытую льдом реку, пытаясь что-то разглядеть.

«Неужели никто не видит того, что происходит?» Он погружался в свои мысли, с безумством разгонял их в своей голове, закручивая, завивая новые измышления, а события, происходившие в это время, были картинкой, дополняющей звук. Изображение видений на экране мыслей, озвученных воспалённым сознанием. Иногда опомнившись от того, что сигарета, истлевшая в пальцах рук, его обжигает, а он напряжённо смотрит на луну. Снег падал на волосы непокрытой головы и лицо, таял, превращаясь в капли. В этот момент он оборачивался, оглядывался вокруг и пытался понять, где он и в каком месте находится. Иногда этим местом мог оказаться двор спального микрорайона, лес, заснеженное поле, а огни города находились далеко-далеко. И мысли могли повернуть его обратно, могли, но не всегда… Мысли заставляли биться сердце, отстукивая пульс в висках как удары музыки. Эта музыка мыслей могла быть неистовой, и он мог бежать за ней, возвращаясь в город, или, наоборот, удаляясь от него. Но ночь не бесконечна, и он оставлял себе несколько часов поспать, чтобы вернуться в день или вернуться в жизнь, обыденную, к какой привыкли люди. Люди, проживающие день за днём в своём муравейнике и уже не задающие себе вопроса: «Зачем они живут?».