Олег Маркеев - Оружие возмездия

Старик медленно перебрал все снимки, подолгу рассматривая те, где крупно были видны маркировка и клеймо. Захлопнув папку, он надолго замолчал, положив подбородок на сложенные лодочкой ладони. Бликуюшие очки не позволили увидеть его глаз, и Винер не был уверен, смотрит старик на него или нет.

— В подлинности можно не сомневаться, так? — спросил старик, думая, казалось, о чем-то другом.

— Код маркировки говорит, что изделия относятся к коллекции кёнигсбергского Музея янтаря. Графолог утверждает, что она нанесена лично доктором Роде. — Винер чуть отодвинулся, блик на очках дяди Вальтера пропал, и Винер увидел, что веки старика опущены.

— М-да, более чем странно, — наконец произнес он скрипучим голосом. — На русских это не похоже. Я имею в виду тех, с кем приходилось сталкиваться до сих пор. Они были профессионалами. А здесь я вижу руку любителя. Я не имею в виду лично Дымова. Только любитель может рискнуть действовать вразрез с линией государственных спецслужб. За такой грех, как правило, карают беспощадно.

— Не является ли появление Дымова частью зондажной операции русских? — повторил вопрос Винер. — Они же никогда не переставали искать свои культурные ценности, вывезенные в рейх.

— Исключено! — резко бросил старик. — Все зондажные операции русских были направлены на попытку установить маршруты движения и места хранения ценностей на Западе. Это мы периодически вбрасывали информацию о том, что большая часть ценностей укрыта на территории, подконтрольной русским, или вообще давно изъята в качестве трофеев и прячется в этом… — он прищелкнул пальцами, — специальном хранилище. Я правильно выразился?

— В спецхране, — произнес Винер по-русски.

— Для зондажа русские всегда использовали Янтарную комнату. Она шла по общим каналам, но слишком громоздка и слишком уникальна, чтобы незаметно реализовать ее на черном рынке. Поэтому она идеально подходит для установления путей, по которым шли ценности с востока в рейх. И вдруг русские запускают в игру редчайшую коллекцию янтарных кубков и чаш? Прости, Клаус, но в такой непрофессионализм я отказываюсь верить. — Старик достал платок, промокнул вспотевшее лицо.

Винер медлил, поглаживая две фотографии, лежащие изображением вниз.

— Ты узнал эту коллекцию, Вальтер?

Хиршбург кивнул. Вновь вытер лицо. Жест получился суетливым, словно он рефлекторно пытался спрятаться от пронзительного взгляда Винера. Тот вдруг напомнил старику молодого беркута, нацелившегося на добычу. «Он больше всех в роду похож на покойного Рейнхарда. Только более энергичен и жестче. Идеальное сочетание воли, мужества и мудрости», — подумал Хиршбург.

— В январе сорок пятого в Кенигсберге вы выполняли специальное задние Гиммлера, — начал Винер.

Хиршбург немного помедлил и, повинуясь взгляду Винера, продолжил:

— Мне было приказано принять у Хармьянца несколько ящиков и обеспечить их транспортировку в рейх. Эту коллекцию упаковывал лично Роде. Из-за кубков вышел какой-то спор. Подробностей я не помню, но упоминалось имя Рейнхарда Винера. — Старик на секунду сдавил переносицу пальцами и прикрыл глаза. — Да… Роде спорил с Хармьянцем о заключении, которое сделал ваш дед по одному из янтарных кубков. Тогда мне показалось, что фанатик Роде ревнует и просто не хочет расставаться с этой коллекцией.

— Дальше. — Винер положил на колени два снимка, все еще держа их изображением вниз.

— Потом начался сущий кошмар. Русские почти замкнули кольцо вокруг города, со дня на день ожидался штурм. Моя зондергруппа должна была выехать на спецпоезде. Но вместо него вперед пошел обычный состав с гражданскими. А через несколько минут начался налет авиации русских. Грузовик сильно повредило. Меня контузило, командование принял на себя гауптман Рунге. В себя я пришел уже в спецпоезде. Как потом оказалось, это был последний состав, которому удалось вырваться из г города. — Старик перевел дыхание. — Рунге доложил, что ему удалось выгрузить ящики из подбитой машины. Группа переждала налет в подвале полуразрушенного дома в районе пивоварни «Понартер». После налета Рунге недосчитался четырех солдат и одного ящика: угол подвала, глея находились эти четверо, завалило. Откапывать возможности и времени не было. В Берлине я сдал по описи все, что удалось вывезти из Кенигсберга. Выяснилось, что недостает именно этой коллекции чаш.

— Что стало с Рунге и его командой? Хиршбург поджал по-старчески блеклые губы.

— Понятно, — догадался Винер. — Итак, Роде, фон Андре, Хармьянц мертвы. Мой дед погиб в августе сорок четвертого, за полгода до падения Кенигсберга. Остались только вы. — Он перевернул фото и протянул старику. — Об этой чаше шла тогда речь?

Хиршбург наклонил очки, как это делают близорукие, подался всем телом вперед.

— Несомненно это она, — произнес он сдавленным от напряжения голосом.

От бесформенной, с плохо обработанными краями чаши на снимке исходило ровное золотистое свечение.

— Да, я абсолютно уверен. — Хиршбург потер кончики пальцев. — От нее исходило какое-то тепло. Знаете, будто держишь в руках что-то живое.

Винер внимательно наблюдал за стариком, пытающимся подобрать слова.

— Господь мой! Я вспомнил. — Он шлепнул себя ладонью по лбу. — Роде ворчал, что в «Аненербе» никто не разбирается в янтаре. А Хармьянц возразил, что ваш дед Рейнхард Винер либо гений, либо безумец. Но не им об этом судить. Их дело выполнить приказ рейхсфюрера.

Винер презрительно скривил губы и бросил:

— Хиршбург, если бы эти два старых идиота сразу же поверили моему деду, мир давно был бы другим! К весне сорок пятого рейх получил бы оружие возмездия, и мы набело переписали бы историю.

Он резкими движениями смел фотографии со стола и бросил их в папку.

Ветер гнал к Балтике клочья облаков. Сиреневые сверху, а снизу окрашенные закатом в ярко-малиновые тона, они казались перьями диковинной птицы, парящими в матово-белом небе. Спустя несколько минут, когда солнце ушло за горизонт, краски померкли и все вокруг сделалось серым и мрачным.

Капитан Максимов досадливо поморщился и устало закрыл глаза. Смотреть больше было не на что. Кругом мокрый лес. За неделю он уже успел осточертеть. Если смотреть на карту, то вся Восточная Пруссия покрыта синими прожилками. Красиво на бумаге, а в жизни это чавкающая глина, неожиданно переходящая в топь, ручейки по колено через каждые сто метров — их никак не перепрыгнуть, приходится брать вброд, — озера со стоячей темной водой и извилистые речушки. А главное, вечная сырость и хмарь, от которых нет спасения. И еще усталость, накапливающаяся в теле, она уже давала себя знать тяжестью в мышцах и неожиданными провалами сознания, вязкими, как полуобморочный сон.