Михаил Серегин - Святое дело

– Жаль... – через силу проговорил глава. – Очень жаль, – и положил трубку.

Отец Василий слушал гудки и тяжело, надрывно дышал. Никакой отказ не дался ему так же тяжело, как этот. Все-таки пацанов было жалко.

– Разрешите, – заглянул в дверь храмовой бухгалтерии человек. – Я стучал, но мне не отвечали...

– Что вам угодно? – поднял глаза священник.

– Руководитель следственной группы ФСБ России подполковник Карташов, – представился гость и сунул отцу Василию под нос раскрытую корочку.

– Слушаю, – недовольно произнес поп. – Что на этот раз?

Эти ребята надоели ему до смерти.

– Просто поговорить...

Отец Василий удивленно поднял брови. Впервые за много дней человек, стоящий «по ту сторону власти», был вежлив с ним. По-настоящему вежлив.

– Ну что ж, давайте поговорим... – хмыкнул он.

Подполковник Карташов улыбнулся, сел на стул рядом со столом и начал говорить. И, по мере того, как он выкладывал все, что думает, отец Василий все более выпадал в осадок. Потому что с ним не только были вежливы; впервые за много дней попа не держали за дурака, не скрывали очевидного и не пытались выдать желаемое за действительное.

Карташов достаточно внятно обрисовал общую политическую и психологическую картину в районе, едко прошелся по главе администрации, отметил слабые места в собственной, чекистской работе, повинился, что они так и не выяснили, чем, собственно, занимался так называемый «первый эшелон», с огромным сожалением признал, что Чичера определенно кто-то «крышует», и постепенно священник втянулся в разговор, стал давать свои комментарии, восторженно кивать там, где его собственные мысли перекликались с карташовскими, и даже не заметил, как монолог чекиста плавно иссяк, а говорить начал он, сам отец Василий.

Он выложил все: страхи и сомнения, догадки и размышления, и, уж конечно, все факты, на которых эти сомнения и размышления базировались.

Чекист слушал и кивал, время от времени задавал наводящие вопросы, улыбался, шутил, соглашался, иногда поправлял, отдельно спросил про Бугрова, поинтересовался какой-то «машинкой», личной позицией отца Василия и предполагаемой позицией патриархии, «случись что», и когда встал и начал прощаться, священник вдруг осознал, что рассказал не просто все, что знал, он выложился целиком!

И только когда Карташов вышел, священник откинулся на спинку стула и рассмеялся тихим, шизоидным смехом. Никогда прежде он не имел дела со столь высоким профессионализмом. И теперь он совершенно не был уверен в том, что полученная Карташовым от него информация не будет повернута против своего источника.

Он мысленно перебрал то новое, что прозвучало за три часа беседы, и понял, что принципиальных моментов было несколько. «Первый эшелон» и предположение, что и за ним, еще выше Бачурина по иерархической лестнице, может кто-то скрываться; информация о том, что ни самого Бачурина, ни кого-либо еще чекисты на бывшем пятом отделении бывшего Софиевского совхоза не обнаружили; и неведомая «машинка».

И чем дольше священник размышлял, тем больше приходил к выводу, что заданный между делом вопрос, а не упоминалась ли в разговорах эта самая «машинка», имеет для Карташова принципиальное значение. Уж очень вскользь, мимоходом, он об этом спросил, и уж очень внимательным к мимическим реакциям священника был все это время Карташов.

Отец Василий хмыкнул. «Машинкой» могло оказаться что угодно: адская машина террориста, предназначенная для подрыва гражданского либо военного объекта, какое-нибудь новомодное изобретение в сфере компьютерной техники и программирования или даже просто кодовое название для того, о чем священник и понятия не имеет.

И тут ему стало плохо. Отец Василий не был ни дураком, ни окончательным лохом и четко осознал три вещи. Первая – если о неведомой «машинке» известно Карташову, значит, ФСБ и впрямь контролировала «процесс», а значит, дело напрямую касалось государственной безопасности России. Вторая – если Карташов озабочен ее поисками, значит, в данный момент ФСБ уже ни хрена не контролирует. И третья – если он пошел на столь изощренные психологические ходы, вместо того чтобы просто вызвать попа на допрос, и потратил три часа своего рабочего времени на улыбки и любезности, значит, дела обстоят серьезно. Слишком серьезно.

Священник вскочил, заметался по кабинету, выгнал к чертовой матери не вовремя просунувшего голову в дверь диакона и понял, что его это пугает. Пугает настолько, что даже профессиональное терпение и выдержка уже не срабатывают. Он вышел в церковный двор, сделал несколько кругов вокруг храма и вдруг осознал, что идет, нет, почти бежит по направлению к автобусной остановке. Ему было слишком страшно: за Ольгу, за Мишаньку, за весь этот долбаный город!

Уже позже он поймет, что было невероятной глупостью идти к Анзору вот так, в рясе, да еще средь бела дня. Это вообще было дурацким шагом. Но в тот момент он себя контролировал плохо.

Священник запрыгнул в подошедший автобус и добрался до района, в котором жили многочисленные анзоровские родичи, стремительно пересек наискосок огромный, давно превращенный местным кирпичным заводом в гигантскую помойку пустырь и кинулся к знакомым воротам.

На той стороне ворот спросили, кто это, открыли, удивились и провели его в гостиную. Священник вошел и обомлел.

Ольга, одна, без Мишаньки, сидела на диванчике рядом с Мадиной, и обе были тихи и задумчивы. Анзор, вместо того чтобы «рубить капусту» в своем кафе да еще в самый сезон, стоял у окна и нервно кусал свисающий ус. А посреди гостиной стоял мрачный, но, похоже, вполне вменяемый Виктор Сергеевич Бугров.

Отставной капитан кивнул попу и продолжил:

– Ты, Анзор, головой подумай. Сам знаешь, до царя далеко, до бога высоко. И если Щеглов сказал, всем встать под знамена, значит, так оно и будет. А твой Артур ничем не лучше других. Отзанимается свое, строевым с ним походим, приемам рукопашного боя научим, в противогазе побегает и пойдет он следующей осенью служить, как миленький...

– Артур в университет пойдет, – сглотнул Анзор.

– Дурак ты, Анзор, прости господи, – мелко перекрестился Бугров. – По-другому и не назовешь! Я же тебе все объяснил! Для Артура, как для участника незаконного военизированного формирования, только одна дорожка проторена – в зону. И Щеглов это устроить может. Он мне прямо сказал – ни один не отмажется; или пусть на деле докажут, что они сознательные и законопослушные граждане, и тогда я еще посмотрю... или в прокуратуру и под суд!

– Постой, Виктор Сергеевич, – встревожился отец Василий. – Что, так прямо и сказал?!

– А то ты Щеглова не знаешь? – устало вздохнул Бугров. – Был он дураком, дураком и остался. Думаешь, мне в радость по домам ходить? Да только пока он над нами поставлен, ничего мы не сделаем...