Михаил Серегин - Алмазы Якутии

– Лопату и лом нужно, – лаконично пояснила якутка.

Тот кивнул с понимающим и в то же время ироничным видом. Вилен Михайлович в который раз потряс часами.

– Мало, – издевательски улыбнулся якут.

– Мало? – взвыл Вилен Михайлович.

На стене он заметил двустволку. Он распахнул широким жестом полушубок, залез за пазуху и дернул за золотую цепочку. В руке у него появился православный крест из золота. Вилен Михайлович протянул его якуту. Тот усмехнулся.

– Мало, – покачал якут головой.

Вилен Михайлович удержался от крика. Бешеная злоба клокотала у него в груди. Он прошел столько верст, потерял сына, потерял сорок лет жизни, охотясь за кладом, а эта тварь над ним издевается. Мало и мало!

Не помня себя от гнева, он ударил якута под дых так, что тот согнулся пополам, и, подбежав к стене, схватил ружье.

– Я тебе сейчас башку прострелю, мало не покажется. – Вилен Михайлович обрел, казалось, свою прежнюю наглую повадку. – Стой где стоишь, а то и твоей курве достанется.

Он перевел на миг ствол ружья на замершую от испуга якутку. Ее муж ловил ртом воздух.

– Если через минуту не будет лома и лопаты, всех вас тут порешу, – злобно прорычал он. – Давай инструменты, чурка вонючая!

Якут все еще не мог отдышаться.

– Ну как, съел? – ухмыльнулся Вилен Михайлович, почувствовав себя хозяином положения. – Дыши-дыши, ты мне еще понадобишься, – усмехался Вилен Михайлович.

Он уже не ощущал ни злобы, ни досады. Все отлично. Кроме лопаты и лома, теперь у него будет еще и двустволка!

– Иди за лопатой, – приказал Яковенко якуту, придав своему голосу угрожающую звучность.

Тот медленно разогнулся и, подняв руки, попятился к сеням. Вилен Михайлович последовал за ним, аккуратно пятясь к выходу и держа в поле зрения обоих. Он остановился в дверях. Якут возился недолго. Вскоре в руке у Вилена Михайловича появилась лопата, а еще через мгновение якут прислонил к косяку лом. Вилен Михайлович расплылся в счастливой, покровительственной улыбке.

– Живите, – бросил он, уходя. – А если задумаете на меня настучать, вернусь и всех вас положу.

Он быстро углубился в лес. Алмазный бред захватил его с невиданной силой. Он чувствовал себя победителем. По телу пробегала сладкая дрожь. Яковенко не ощущал ни пространства, ни времени. Все заслонило собой жгучее сияние камней.

Шепелев вылез из кабины вертолета и огляделся.

– Неуютно тут как-то, – передернул он плечами.

Карагодин спешил получить инструкции. Он замер в выжидательной позе. Это не укрылось от цепкого взгляда Шепелева и вызвало у него ухмылку.

– Давай-ка, Палыч, на разведку, – сказал он. – Нам нужны два наблюдательных пункта, чтобы не упустить полярника. Договорись с хозяевами, пообещай вознаграждение. Возьми с собой Эдика. Владик останется при мне.

Семен Никанорович стал прохаживаться, разминая ноги, а Карагодин с Эдиком двинулись к стоявшей на опушке избе.

Им сразу же повезло. Хозяин – одинокий алкоголик, хваставшийся тем, что он полукровка, был рад появлению «сограждан», как тут же поименовал Карагодина и Эдика. Правда, согласие и радость он проявил не сразу. Когда визитеры изложили ему цель своего посещения, мужик закуражился. Тогда Карагодин молча достал из кармана сто долларов – американских купюр меньшего достоинства у него в портмоне просто не было.

Глаза алкаша жадно блеснули. Он затряс головой, но выразил пожелание:

– Ты это, дай наших рублей, тут с такой бумажкой некуда податься.

Карагодин порылся в карманах, достал сторублевую купюру. Алкаша затопило детское счастье. Он поведал гостям, что должен немедленно отлучиться. Карагодин остался в избе, а Эдик пошел на другой конец поселка. Вскоре он отзвонился Карагодину, рапортовав, что найти избу удалось. Карагодин приказал ему вести наблюдение, а сам вернулся к вертолету, за Шепелевым.

– Все в норме, – доложил он начальнику, – Эдик на месте.

Владику было приказано донести рюкзак с продовольствием до избы, где собирались дежурить начальники, и присоединиться к брату. Когда Шепелев с Карагодиным вошли в избу алкаша, того все еще не было. В нос Семену Никаноровичу ударил запах кислятины и запустения. Жилище не отличалось ни чистотой, ни комфортом. Под низенькими окнами стояли батареи запыленных, с оплетенными паутиной горлышками, бутылок. На потолке налипла копоть. Проржавевшая раковина, располагавшаяся у выхода в сени, держалась на честном слове. В ней громоздились алюминиевые миски и тарелки с объедками. Все это распространяло чудовищную вонь.

– Лучше ничего не мог найти? – Шепелев обвел неприязненным взором помещение.

– Чем меньше свидетелей, тем лучше, – оправдывался Карагодин. – Неизвестно еще, как другие аборигены среагируют. А этот – за милую душу. Может, еще и час и два не вернется.

– Мы тут, на хер, задохнемся, – покачал головой Шепелев, доставая платок из кармана дубленки с норковым воротником.

– Думаю, недолго ждать осталось, – с фальшивым воодушевлением продолжал Карагодин.

Он подвинул к шефу низкое продавленное кресло, которое жалобно скрипнуло под грузным телом Семена Никаноровича. Сам примостился на рассыхающейся табуретке. Окно давало отличный обзор, но Карагодин не пренебрегал биноклем.

Октябрьский стал вдвое больше с тех пор, как его покинул Кюкюр. Но как только в стране забрезжила перестройка, молодежь стала стремиться его покинуть и выбраться в город. В основном здесь жили люди преклонного возраста, имевшее свое хозяйство, скот, огороды.

Шепелев закурил.

– Налей-ка, – небрежно сказал Шепелев, – мне коньяку. И сам выпей.

Карагодин нашел в рюкзаке бутылку «Карафа», два пластиковых стаканчика. Он протянул один шефу, наполнив его. Потом наполнил свой стакан. Исходящий от коньяка аромат на миг перебил затхлый запах комнаты. Шепелев жадно дышал шедшей от коньяка горячей пряностью. Потом сделал медленный глоток.

В этот момент в сенях послышались шаги, и в комнату влетел хозяин. В изрядном подпитии, с двумя поллитровыми бутылками самогона. Он с каким-то веселым заговорщическим лукавством посмотрел на сидящих и распивающих коньяк гостей.

– Не угостишь? – фамильярно подмигнул он Шепелеву.

Того от подобной наглости передернуло. Он со сдержанным негодованием смотрел в это широкое, ухмыляющееся, отекшее, приобретшее неискоренимый красновато-лиловый оттенок лицо.

– Тебе это не поможет, – кивнул он на стоявшую на шатком столе бутылку коньяка.

– А все же для приличия, – с вызовом сказал хозяин.

– Валяй, – Шепелев кивнул Карагодину.

– Стакан у тебя есть? – с брезгливой миной спросил тот у алкаша.

– А как же! – с нарочитым воодушевлением воскликнул тот и полез на завешенную давно не стиранной занавеской полку.