Михаил Серегин - Черноморский Клондайк

– Какой он жестокий, – картинно вздохнул Ваня. – Ты почему не наливаешь, Вахо?

– Сейчас, – Черкес поднял бутылку, но тут на поясе у него «заиграл» мобильник. – А, черт, – он поставил бутылку на стол, – нигде покоя нет.

– Да не нервничай ты так, – Ваня провел ладонью по его коленке.

Черкес благодарно кивнул и поднес трубку к уху.

– Алло, – резко произнес он. – Кто?.. Где?.. Сейчас.

Я выйду, побазарить нужно, – извиняющимся тоном обратился он к Ване.

Тот лениво повел плечами: мол, мне-то что? Продолжая держать мобильник в руке, Черкес поднялся и пошел к выходу. Не было его минуты три.

Когда же он вернулся, лицо его было красным, как панцирь у вареного рака.

– Эти козлы их упустили, – сквозь зубы выдавил он, – пойду разберусь с ними.

– Вернешься?

– Постараюсь.

– Тогда позвони, возможно, меня не будет.

– То есть как? Ведь дождь…

– Прошвырнусь по ночному городу… забегу на дискотеку… Дождь – это хорошо. Не так жарко.

– Возьми мобильник, – уже уходя, добавил Черкес.

Дождь прекратился так же неожиданно, как начался. Конечно, сначала он медленно затухал, сизая небесная мгла потихоньку разветривалась, и все с надеждой смотрели вверх, стремясь уловить признаки улучшения погоды. Ветер, усилившийся за последние три часа, разогнал пасмурную завесу, и теперь в небе плавали все еще тяжелые, большие, но все-таки не тучи, а облака. Их сиренево-серые днища нависали над самыми верхами пицундских сосен. Кое-где даже стало пробиваться солнце.

Капли дождя и вовсе исчезли. Лес источал пряный сосновый аромат, усиленный прошедшим дождем. Южная природа, с ее непременным, как кажется людям, желанием радовать их, снова вступала в свои права.

Но человек устроен так, что едва ослабляет свое давление одна проблема, перед ним во весь рост встает другая.

Нужно было подумать о хлебе насущном. Желудки сводило от голода. В дубовых лесах попадаются опушки, заросшие дикой малиной, но под пологом пицундской сосны если что и можно было искать – так это грибы. Что путешественники и делали. Эти активные поиски позволяли им продолжать путь. Их усилия были вознаграждены. Полведра маслят на всю ватагу, конечно, было не бог весть что, но в таких условиях ребята порадовались бы и одному грибу. Сделали привал. Юрка полез за спичками. Они чудом сохранились в сухом виде, хотя коробок был все же слегка затронут влагой. Юрка протянул его Иннокентию. Посудины не было, поэтому решили зажарить маслята на шампурах, срезали ветки и прутики. Галина насадила грибы на импровизированные шампуры, сложила в сторонке. Иннокентий разжег костерок, и, когда образовались угли, каждый взял в руки по два шампура, протянув их над тлеющей чернотой костра. Сами по себе душистые, маслята, овеянные сладким дымком, несказанно благоухали и так и просились на язык. После первой партии маслят пришла очередь второй. Насытившись, ребята прилегли прямо на траве. Они и не заметили, как уснули. Их разбудил разочарованный, если не отчаянный вопль Юрки.

В то время как все уже смежили ресницы и предавались сладким грезам, а кто-то просто провалился в тягучее забытье, Юрка занялся рюкзаком.

Спустя некоторое время он обнаружил существенный убыток. Правда, после того как утонул рюкзак Валентина, этот ущерб выглядел мелким недоразумением.

Но все же на те пятьсот рублей, которые самым плачевным образом отпотели в кармашке рюкзака, можно было что-то купить – хотя бы из снеди.

Красноватая купюра буквально растаяла у Юрки в руках, стоило ему чуть неосторожно потянуть. Она распалась на несколько кусочков – мокрая, беспомощная, ненужная. И он, забыв о том, что его товарищи спят, утомленные переправой через реку да и вообще изнурительно-однообразным ливнем, издал этот разбудивший всех вопль.

– Что случилось? – удивленно посмотрел на него Иннокентий, который вдруг решил, что по такой погоде им в погоню выслали вертолет.

– Деньги… – Юрка держал в руках размокшие частицы пятисотрублевки, и лицо его было полно такой скорби, словно это был порванный чек на миллион долларов.

– Фу-ты, – пренебрежительно отозвался Валька, который был вообще не слишком расположен к скульптору, полагая, что тот – сподвижник Иннокентия – его злейшего врага.

– После того как мы потеряли столько гринов и древних монет, эти пятьсот рублей – фигня, – философски высказалась Галина.

Она зевнула и снова опустила голову на сцепленные замком руки. Перед ней в разливавшемся, но пока еще робком свете чуть подрагивали кроны сосен. Она сама не зная чему улыбнулась и закрыла глаза. Лицо Юрки дергалось от досады.

Он был так поглощен этой размокшей купюрой, что не обращал внимания на то, какое комичное производит впечатление.

– Черт с ней, – как ни было забавно отчаяние приятеля, Иннокентий хотел его ободрить, – на нее все равно ничего не купишь.

Юрка молча выкинул мокрые кусочки и отвернулся. Казалось, он сглатывает слезы. Это невольно натолкнуло Иннокентия на мысль о скупердяйстве скульптора. Или это было наивным стремлением бедного трудяги любой ценой сохранить заработанный рубль? Не став раздражать Юрия, Иннокентий снова лег на траву. И вскоре уснул. Природа давала передышку – грех было ею не воспользоваться. К тому же ночью он спал плохо и только под утро забылся тяжелым сном, но был разбужен просочившейся в логово водой.

К вечеру путешественники вышли на вьющуюся серпантином дорогу.

Под ногами лежал раздробленный желтоватый камень, по крутым склонам взбирался мелкий кустарник, по сторонам пыльно зеленел подорожник.

Вдалеке справа, за плавной линией гор посверкивало серебристой крошкой море. Глубоким изломом вниз уходило ущелье. Нависающий над дорогой каменистый склон не давал возможности видеть, что впереди. Пока путешественники, следуя за изгибом дороги, не поворачивали, у всех было ощущение, что им грозит оказаться в тупике. Они спускались все ниже по опоясавшей гору дороге, не успевшей просохнуть от ливня, пока не наткнулись на палатку торговца шашлыками. Каменистая дорога сменилась асфальтовой, но никакого транспорта на ней видно не было, если не считать двух припаркованных автомобилей – «шестерки» и «десятки».

Под выгоревшим тентом за пластиковыми столиками сидели кавказской внешности мужчины и уминали шашлык, запивая его красным вином и коньяком.

Эта мирная картина, словно вырванная из течения городских будней, предстала удивленным взорам путешественников странным анахронизмом.

Такое чувство возникает перед примитивистскими и в то же время романтическими полотнами Пиросмани. Не хватало еще, чтобы кто-то из этих спокойно вкушающих мясо кавказцев запел какую-нибудь пронзительно чистую или, наоборот, плавную, как изгиб девичьего бедра, песню. На мгновение путешественники обомлели. Могли ли они догадываться, что в этой богом забытой дыре, на высоте никак не меньше двух тысяч метров их ждет такая картина?