Михаил Серегин - Размороженная зона

Когда менты подъехали к месту происшествия, столкнувшиеся машины все еще полыхали.

– Мать вашу так, пожарных вызвать кто-нибудь догадался?! Сержант! Пожарным позвони! – громко закричал толстый майор, едва выбравшись из машины. И уже потише продолжил: – Ну ни фига ж себе картинка!

Картинка и правда была та еще. Обе машины растворялись в еще не опавшем пламени, словно рафинад в горячем чае. Над огнем поднимался черный вонючий дым.

– Интересно, кому это так повезло? – пробормотал себе под нос майор, прежде чем начать отдавать дальнейшие распоряжения.

Вечером следующего дня во дворе недавно достроенного десятиэтажного дома в Авлабари было многолюдно. У крайнего подъезда теснилась толпа, состоящая из самых разных людей, от серьезных пожилых мужчин с неподдельной скорбью на лицах, окруженных плечистыми мальчиками, в которых сразу узнавались секьюрити, до местных тетушек и бабушек в длинных юбках и цветных платках, с чумазыми детишками, держащимися за их руки. На их лицах особого горя не было, они пришли посмотреть на вынос гроба с телом Вахтанга Киприани из любопытства и от нечего делать. У подъезда стоял автобус с распахнутыми задними дверцами и эмблемой какого-то тбилисского похоронного агентства на боку.

Грузины – веселый, шумный народ, и когда их собирается много, обычно сразу начинаются объятия и разговоры. Но здесь было тихо. Все разговоры велись шепотом, а большинство народу и вовсе молчало. Слишком печальным был повод встречи всех этих людей, по крайней мере тех, кто действительно близко знал покойного. Переговаривались в основном старухи.

– Это его дочка, да? – шепотом спросила одна из теток свою соседку, кивая на стоящую у самой двери подъезда высокую черноволосую девушку с совершенно измученным, заплаканным лицом. Было видно, что она держится из последних сил.

– Откуда я знаю, ты лучше Тамару спроси, она в этом же подъезде живет…

– Не дочка, а племянница, – тихо прошептала Тамара, наклоняясь к своим подругам.

На ее лице скорби не было никакой, скорее уж любопытство, приправленное изрядной толикой злорадства. Они же тоже не совсем темные, знают, кем покойный Вахтанг был. Авторитет, вор… Вот и отпрыгался голубчик, нечего было высовываться!

– А что ж из родни-то больше нет никого? – спросила первая из теток.

– Говорят, все от него отказались…

– А смотрите, какие люди собрались, – еще тише прошептала старуха. – Все с этими… как их… телохранителями!

– Ничего, у этого тоже небось телохранители были, а не спасли! От судьбы не уйдешь!

– Да… Говорят, в закрытом гробу его понесут, сожгло его так, что смотреть невозможно…

– Да, я тоже слышала. Интересно, за что его убили?

– Наверное, наркотиками торговал, вот конкуренты и убрали. Я вчера в одном фильме видела…

– Нет, это милиция. Мне зять сказал, что у них есть секретный приказ убивать бандитов.

– Бабушка, а кого убили? – Чумазый малыш лет пяти явно не осознавал серьезности момента и говорил в полный голос, а он у него оказался хоть и тонким, но громким и пронзительным.

– Тише! Тише, Тенгиз, кому сказала! Домой отведу!

– Ну, бабушка!

– Тише! Тише! Несут, кажется!

Шепотки в толпе смолкли. Дверь подъезда открылась, и из нее показались два высоких молодых парня, держащих на плечах гроб. Они стали медленно спускаться по лестнице, из подъезда показалась вторая пара, а за ней третья. Все парни были похожи, как горошины из одного стручка, и все выглядели опечаленными по-настоящему. Это были люди из бригады Свана, и у них были очень серьезные причины для скорби. Со смертью законника их положение становилось намного более шатким. Хорошо, если найдется какой-нибудь его старый кореш, согласится взять к себе. А если нет? Тогда ведь только в пехоту идти.

Цинковый гроб вынесли из подъезда, и представитель похоронного агентства предложил всем родным и близким проститься с Вахтангом Киприани. Раздались причитания, плач. Первыми пустили слезу те самые старухи, которые только что оживленно обсуждали покойного, а София, его племянница, держалась почти до конца, но все же не выдержала и согнулась над закрытым гробом, прижав руки к лицу. Но продолжалось это недолго, через считаные секунды девушка справилась с собой и кивнула людям из агентства.

Спустя пять минут у подъезда остались только несколько местных теток да их дети.

– Ну что, пойдем? – нерешительно сказала одна, делая шаг в сторону.

– Пойдем, – отозвалась другая. – Ой, кажется, зеленщик едет, слышите? Пойдемте скорей, а то не успеем!

С противоположной стороны улицы и правда раздавался громкий крик зеленщика, а вскоре после него должен был прийти молочник. Жизнь продолжалась.

Пресс-хата в лагере – это место с особыми законами. Или, вернее, почти совсем без них. Как правило, здесь царит полный беспредел, в этом и назначение пресс-хаты – путем беспредела насаждать «красные» порядки. Конечно, если лагерь живет более-менее спокойно, блатные и администрация особенно не конфликтуют, то обитатели пресс-хаты почти не пересекаются с обычными зэками. Чтобы попасть в это сучье логово, зэку нужно отмочить что-то уж совсем запредельное, довести начальника лагеря до полного озверения.

Но если начинается обострение отношений, то пресс-хата становится мощным оружием в руках администрации. Посадить туда можно любого, формально это даже не наказание, ведь по документам сучий барак, отделенный от всей остальной зоны локалкой, ничем не отличается от прочих. Но это только по документам. На деле населяет сучий барак последнее отребье из числа тягунов-долгосрочников, в основном маньяки и насильники, которых преступный мир уже приговорил. И они идут в СВП, секцию внутреннего правопорядка, становятся на путь исправления, как это именуется официально.

Разумеется, любой правильный блатарь, попавший в сучий барак, оказывается в совершенно безвыходном положении. Единственная надежда – умудриться протащить туда за губой мойку, половинку лезвия бритвы, и полоснуть себя по вене. При удаче можно загреметь в лазарет, перекантоваться недельку-другую там. Правда, удаются такие финты редко, «суки» прекрасно знают обо всех этих блатных хитростях и на входе в свое логово тщательнейшим образом обыскивают каждого вновь прибывшего.

Но попавший после утреннего развода в пресс-хату Казак оказался лишен и этой призрачной возможности. Когда утром зэков выводили на плац, мойки он с собой, разумеется, не прихватил – с какой стати? Ведь ничто не предвещало никаких неприятностей, перевоспитание грянуло как гром среди ясного неба.

Сквозь полуприкрытые глаза Казак рассматривал помещение, в котором только что очнулся. Он уже успел понять, что притащили его в сучье логово, но поскольку раньше он здесь, разумеется, никогда не был, нужно было оценить обстановку. В первую очередь выяснить, много ли тут народу и нет ли чего-нибудь хоть отдаленно напоминающего оружие. Один хрен подыхать, так хоть не задаром.