Михаил Серегин - Контрольная молитва

Он сидел, сложив руки на коленях и откинувшись на спинку пластикового стула.

Отец Василий подошел, взял свободный стул и сел строго напротив.

Они просидели так минуту или больше, поедая один другого глазами, пока Парфен не решил, что хватит.

– Ну здравствуй, поп, – без тени своей обычной усмешки произнес он.

– И ты будь здоров, Парфен, – ответил на приветствие священник. – Я тебя ждал.

– Мне передали.

– И ты догадываешься зачем? – спросил священник.

– Расскажи, я послушаю.

– Я устал от твоих кровавых игрищ, Парфен, – внятно произнес отец Василий. – И не только я устал, весь Усть-Кудеяр от тебя устал.

– Ты за себя отвечай, сучья порода, – с угрозой одернул священника Парфен. – Не бери на себя больше, чем надо.

– Ну если базар по понятиям пошел, – серьезно произнес отец Василий, – то за суку ответить придется.

– Вот он я. Сможешь – спроси.

– Я сюда не на разборки пришел, я – священник, а не вор. Сечешь отличие?

– Ты мент.

– Хватит пустых слов, – покачал головой священник. – Ты и сам знаешь, что это не так, иначе за один стол со мной бы не сел. Хочешь понять, что произошло, обходись без наездов.

– Я что-то не догоняю, – впервые опустил глаза к столу Парфен. – Говоришь, не мент, да только ухватки не спрячешь. Не поповская у тебя повадка.

– Служил в Афгане, затем спецназ, потом ОМОН… все это было. В прошлом.

– Значит, все-таки мент! – дернул головой Парфен.

– Я от прошлого не отрекаюсь. И в зонах вашего брата гасил, и многим покруче тебя лично браслеты надел, но ведь и ты не всегда заправки да игорный бизнес держал и наркотой не всегда торговал, верно?

Парфен заиграл желваками, но возражать не стал. В Усть-Кудеяре его знали с малолетства, и кое-кто помнил, как получил он свой первый срок – за то, что воровал шапки из школьной раздевалки. Ничего почетного в таком начале карьеры для Парфена не было.

– Хочешь, я расскажу тебе все, как это было? С самого начала? – внезапно предложил отец Василий.

– Язык без костей, пурги намести любой сможет, – усмехнулся-таки Парфен.

– Ты не дурак, Парфен. Ты – бандит. Жестокий, беспринципный, но вовсе не глупый. Как-нибудь сообразишь, где правда, а где «пурга».

– Давай, – после краткого раздумья согласился Парфен.

Отец Василий откинулся назад на спинку, так, чтобы постоянно видеть лежащие в непосредственной близости от спрятанных под курткой пистолетов руки Парфена, и начал говорить. Он рассказал все с самого начала, с того человека с глазами из прошлого по кличке Корявый, сбитого на центральной улице Усть-Кудеяра бандитским «Опелем», опуская только то, что следовало опустить.

Парфен слушал не перебивая и отвлекся всего пару раз. Но, когда священник завершил, недоверчиво ухмыльнулся.

– Ты не все рассказал, поп.

– О том, что касается меня и тебя, я рассказал все, – спокойно возразил священник.

Некоторое время Парфен обдумывал ответ, затем боролся с собой и все-таки не утерпел.

– Знаешь, что я больше всего в вас, козлах, ненавижу?

– В ком «в нас»? – переспросил отец Василий.

– Во всех вас: ментах, попах, во всей вашей поганой масти.

– И что же это? – отца Василия изрядно удивило такое странное объединение ментов и попов в одну кучу.

– Вы навязываете нормальным людям ржавые, от начала козлиные законы. А нам это не надо.

Парфен говорил и говорил, но все эти аргументы отец Василий уже слышал, и не раз, еще в бытность Михаилом Шатуновым. И про «понятия» слышал, и про «настоящих людей». Но изъян подобных рассуждений был даже не в том, что те, кто искренне считает «понятия» своими, их периодически нарушают. Хуже всего, что в основе основ краеугольным камнем лежало: «человек человеку волк». И это была главная, самая страшная ложь, мешающая и близко подойти к обещанному Иисусом Царствию Божьему.

– Боже мой, – тихо сказал отец Василий, когда Парфен выдохся. – Как же ты боишься признать наличие божественного в человеке!

– Я ничего не боюсь, – сурово покачал головой Парфен.

– Хочешь узнать, с чего я начал свой путь к Богу? – посмотрел бандиту прямо в глаза отец Василий. Он уже знал, что у Парфена просто не хватит мужества сказать «нет». Потому что это будет означать его немедленное поражение.

– Ну?

– Я понял, что больше не хочу бояться правды, какой бы она ни была. Я понял, что хочу стать сильнее этого страха.

– Я не боюсь правды, – покачал головой Парфен и затравленно огляделся по сторонам. – Эй, ара! Водки неси!

– И ты сможешь прийти на исповедь?

– Не лови меня, поп! – засмеялся бандит, открывая мигом принесенную Анзором бутылку и разливая водку в два стакана: себе и попу. – Никого не касаются мои дела. Ни тебя, ни твоего Бога! Лучше выпей.

Отец Василий принял стакан, не чокаясь, опрокинул в себя и закусил чем-то из поставленной перед ним Верой тарелки.

– Ибо всякий, делающий злое, ненавидит свет и не идет к свету, чтобы не обличились дела его, потому что они злы, – задумчиво процитировал он.

Парфен поперхнулся. Водка явно пошла не в то горло.

– Ты меня достал, поп! – с лютой ненавистью выдавил он. – Где ты видел добро?! – он почти орал. – Где оно?! Покажи!!! Я хочу посмотреть! В малолетке, когда меня, зеленого пацана, ваши вертухаи вчетвером дубинками колбасили?! Или у родительницы моей, когда она… – Он вдруг схватился за воротник и рванул его вниз так, что посыпались пуговицы. – Все вы добренькие только для того, чтобы ближнему своему в очко заехать! Все! Менты! Попы! Училки! Все!!!

Еще сидевшие на том конце шашлычной шоферы тихо поднялись и торопливо покинули столик. Заведение Анзора опустело совершенно. Только Вера да сам Анзор прятались от дождя в стороне от крытой тентом площадки, под жестяным козырьком мангала, подальше от своего страшного клиента. Они боялись уйти, но и стоять здесь было не лучше.

Отец Василий пытался возразить как-то мотивированно, но Парфен налил еще по одной, и разговор помчался по каким-то непредсказуемым закоулкам человеческой души, и когда они, после второй бутылки, до конца поняли один другого, на востоке уже занималась заря.

Парфен ни в чем не раскаивался и ни о чем не жалел. Он настолько погряз во зле, настолько сросся с ним, что теперь даже и не пытался маскироваться. Он стал настолько откровенен, что даже согласился с тем, что «понятия» глубоко антигуманны по всей свой сути.

Но это не стало победой священника, хотя правда все-таки дала всходы. Просто, как неизбежное логическое заключение сказанного им самим к утру, Парфен признал свое полное человеческое поражение.

– Люди по своей натуре, бля, козлы, – как сквозь силу выдавливал он, опустив глаза в стол. – Все! Ты! Я! Все! И с ними надо обращаться, как с козлами! Ты понял?!