Михаил Серегин - Контрольная молитва

– Да, люди греховны, – соглашался отец Василий. – Но у них есть путь к спасению.

– Никто не спасется, поп! – замотал головой из стороны в сторону Парфен. – Помяни мое слово! Никто!

На этом и застал их рассвет.

– Ладно, Саша, – сказал напоследок отец Василий. – Живи, как знаешь. Только помни, что ты сам выбрал этот путь; не вини других.

Парфен молча покивал головой, встал из-за стола и медленно пошел прочь, туда, где возле рощицы на той стороне трассы его всю ночь ждала черная, блестящая, огромная, как четырехспальная кровать, машина.

Еще по пути в храм отец Василий набрал Ольгин номер телефона.

– Все, Олюшка, – сказал он. – Можешь возвращаться домой.

– Слава Тебе, Господи, – заплакала в трубку жена. – Я так устала бояться!

Целый день отец Василий старался не дышать в сторону немногочисленных по причине дождливой погоды прихожан и все равно чувствовал, как несет от него жутким, концентрированным водочным перегаром. И встретивший священника первым церковный сторож Николай Петрович, и диакон Алексий, и даже бухгалтерша предлагали самые разные способы устранения этого ужасного запаха, но все было бесполезно. Скрыть последствия целой ночи сплошного «употребления» оказалось невозможно. И все равно отец Василий был почти счастлив – этой ночью он не только успешно решил проблему личной безопасности, но и заставил, пожалуй, одного из самых «черных» персонажей усть-кудеярской истории посмотреть на себя беспристрастно. Разумеется, пока ни о каком спасении души нераскаявшегося грешника Александра Парфенова не могло быть и речи, но он по крайней мере сорвал со своих очей пелену самообмана. А это уже немаловажно.

А в целом этот день прошел, как во сне. Впрочем, как и следующий, и следующий за следующим… Увидев, как в кухонном окне светлым пятнышком мелькает родное лицо, отец Василий потерял разум. Ураганом ворвался он в свой дом, схватил в объятия мягкое, сдобное тело своей любимой Олюшки и с тех пор практически ее не отпускал – разве что на тот промежуток времени, когда находился на службе.

– Солнышко мое! – жарко шептал он в розовое ухо своей молодой жены. – Как же я по тебе соскучился!

Он говорил ей это и в первый день, и во второй, и в третий, но каждый божий день эти слова оставались по-прежнему свежи. Наверное, потому, что были чистой правдой… Отец Василий страшно боялся, что пережитый страх как-то повлияет на Олюшкино здоровье и на состояние живущего в ней, еще мало похожего на человека, но уже столь драгоценного существа. Он боялся так сильно, что долго не рисковал даже спросить ее: «Как там?» Но Ольга чувствовала его состояние еще лучше, чем обычно, и все поняла без слов.

– Ты не переживай, Мишенька, – обласкала его своим лучистым влажным взглядом она. – С нами все в порядке…

– И слава Господу! – истово перекрестился он.

За окнами все лил и лил бесконечный дождь, и отец Василий совсем перестал ходить в храм пешком – не хотелось месить грязь; а похолодало так, что, когда он выходил по утрам во двор, изо рта шел отчетливо заметный пар. Но ему было тепло и уютно, Олюшка согревала его жизнь, наполняя каждый день любовью и заботой.

С той особенной ночи вообще все вокруг изменилось. Замечательно пошли дела в пацанячьей спортсекции, Костя выбил дополнительные средства на завершение капремонта больницы, а у Веры определенно начали складываться новые отношения с Анзором. Однажды она примчалась, вся сияющая, к ним в дом и говорила с Олюшкой часа четыре, пока не пришел со службы отец Василий. Судя по всему, череда испытаний, положенных Господом отцу Василию, завершилась, и он снова мог спокойно и уверенно нести свой крест.

В один из таких дней священник и узнал о предстоящем визите Козелкова в Усть-Кудеяр. Он зашел к бухгалтерше сразу после утренней службы и только хотел было сделать телевизор потише, как услышал знакомую фамилию. Диктор сообщал о рабочем визите специальной государственной комиссии в Поволжье. Перечислялись имена депутатов и работников аппарата, среди прочих прозвучала и фамилия Вадима Николаевича.

Отец Василий подсел поближе к телевизору и превратился в слух. Диктор быстро, почти скороговоркой, сказал о надвигающейся уборочной страде и прогнозах на урожай, об озабоченности правительства Федерации сохранностью зерна и перешел к другим новостям дня.

Священник сидел не дыша. Он ничего не забыл, он помнил все, и он знал, что Вадим Николаевич, приезжая сюда, играет со смертью. Разумеется, Козелков отнюдь не был в безопасности и в Москве, но здесь, в Поволжье, все обстояло гораздо хуже. Отец Василий прекрасно помнил настрой Парфена и понимал – этот человек не простит Козелкову покушения на его, парфеновскую, территорию, на его, парфеновскую, законную дойную корову, на его вотчину, его собственность, его Усть-Кудеяр.

«Что ты делаешь, Вадим Николаевич?! – думал он. – Куда тебя, дурака, несет?!»

Он не испытывал к Козелкову ни малейших симпатий, даже невзирая на давно и прочно принятые христианские ценности. Трудно возлюбить человека, ставшего столь равнодушным к людям. Организация Козелковым торговли наркотиками, пусть и без непосредственного в этом участия, была истинно сатанинским делом. Но отец Василий не хотел, чтобы эта павшая душа стала жертвой, не хотел, чтобы Козелков погиб, так и не осознав истинного предназначения человека.

Некоторое время священник так и метался в сомнениях, а потом все-таки вышел в церковный двор, прошел в заросшую сиренью и повиликой беседку, сел на разбухшую от сырости лавочку и набрал московский номер телефона Козелкова.

– Да, я слушаю, – раздался в трубке знакомый самоуверенный баритон.

– Здравствуйте, Вадим Николаевич. Это я – отец Василий.

На какие-то мгновения стало так тихо, словно министр перестал дышать.

– Да, отец Василий, слушаю вас, – тихо откликнулся наконец Козелков.

– Вам не надо ехать в Усть-Кудеяр, – сказал священник. – Вы это понимаете?

– Да, понимаю, – стало слышно, как министр сглотнул слюну.

– И тем не менее вы вошли в состав правительственной комиссии…

– Боюсь, батюшка, я здесь ничего поделать не могу, – с явным, искренним сожалением в голосе сказал министр. – Распоряжения президента обсуждению не подлежат. Их выполняют. Вы понимаете?

– Понимаю, – признал отец Василий. – А никак нельзя… ну… отказаться или перенести?

– Нет.

– Жаль, – отец Василий тяжело вздохнул. Только что он стал свидетелем и даже участником банальной ситуации. Человек все знает, все понимает и тем не менее поступает наоборот.

– Спасибо вам большое за ваше беспокойство, батюшка, – поблагодарил министр. – Но, думаю, что я более в ваших услугах не нуждаюсь.