Елена Крюкова - Красная луна

Он втискивал свое тощее молодое тело в ее, темнокожее, нежное и податливое. Он вжимался в нее, влеплялся, будто хотел врасти, и она подавалась навстречу ему, чуя его состояние, стремясь вобрать в себя до конца, защитить, заслонить, накормить всею нежною собой.

Дашка, Дашка… Я не раб, Дашка! Я не раб!

Они сплетались, входя, вминаясь, вонзаясь друг в друга, как всегда, на полу. На брошенном на пол матраце, залитом вином, водкой, чужой мочой и чужой кровью. Это была их первая, единственная и последняя постель.

Я — орудие, Дашка… Ты не понимаешь… Я — всего лишь нож в руках Хозяина…

Какого хозяина?..

А-а-а-а… Обними еще… Вот так… Любого! Любого, понимаешь ты! Любого, кто словит меня тепленького!

В Бункере было темно. Хайдер дал ему ключ, и они с Дашкой нынче ночевали в Бункере. Они пробрались в самую дальнюю комнатенку Бункера, там было пусто и голо, и только стояли ящики из-под оружия. Из-под тех винтовок, автоматов, пистолетов и базук, которыми они баловались вчера ночью. А сегодня…

Половину скинов переловили. СИЗО переполнены. Тюрьмы переполнены. Больницы забиты ранеными. Или — спятившими с ума. Кое-кому действительно удалось удрать в Котельнич. Баскаков позвонил оттуда Вождю. Вождь утешил уцелевших. Тех, кто остался в городе. Ценная информация. Да только она им всем по хрену. Зачем Хайдер затеял все это? Он же знал, что все обречено. Он показал нам, каково это — героизм, когда заранее знаешь, что все обречено?!

А не пошел бы он, наш Хайдер…

А-а-а-а… Дашка… Дашка… Люби меня… Мне так хорошо… А-а…

Я люблю тебя, — раздался над его ухом жгучий шепот. — Я люблю тебя, Чек. Еще сильнее… Вот так… Так… Я не покину тебя… Только ты меня не брось…

У меня опять хозяин, Дашка!.. Я устал от хозяев… Я всегда был чей-то раб… Чек — раб… Чек — туда… Чек — сюда… Я не раб! Слышишь, не раб!

Слышу… Слышу… Не раб… Ты — свободен… И я — свободна… Ближе… Ближе… Иди ко мне… Иди…

Он прижался к ней, выгнулся в судороге радости — и затих. И уронил уродливое, страшное лицо ей между нежной шеей и нежным смуглым плечом. Ее плечо пахло сандалом. Она зажигала, ожидая его здесь, в Бункере, сандаловые палочки.

Он дышал тяжело, задыхался. Она приложила ухо к его груди.

У тебя легкие хрипят, — шепнула она. — Может, у тебя туберкулез. Тебе надо сделать снимок.

К чертям снимок. Пусть я сдохну от чахотки. Если все так сдыхает. Наше движение сдыхает. А мы еще не набрали силу. Нас всех переловят поодиночке, Дашка. Нас всех переловят поодиночке, слышишь?!

Я вчера ночью стреляла, — гордо сказала она. — Там, у Центрального телеграфа. Я слышала, ты звал меня. Куда ты делся? Почему ты пришел только сегодня?

Никуда. Встретился с одним знакомым мужиком. Гад мужик, конечно. Он меня завербовал. Он купил меня. У нас теперь куча денег, Дашка. Чертова прорва деньжищ! Мы можем купить себе квартиру! Мы… — Он задохнулся. Налег на нее, распластанную на грузном матраце, тощей костлявой грудью. — Как ты стреляла, если ты не видишь ни черта?!

Она оттолкнула его от себя обеими руками.

Слезь с меня, я задыхаюсь. Вот так. Ляг так, рядом. Я стреляла туда, куда мне велел Нострадамий.

Что за Нострадамий, к чертям собачьим?!

Нострадамий, — повторила Дарья упрямо. — Человек такой. Я ощупала его лицо. Он маленький, весь в щетине, от него пахнет вином, и у него очень красивый голос. Он говорит так, будто гладит тебя.

Ну и ложись тогда под него, если он тебе так нравится.

Я никогда ни под кого больше не лягу в жизни, кроме тебя. В борделе «Инь» я ложилась под многих мужиков. И у меня тоже была хозяйка. Ее звали Фэнь. По-настоящему ее звали Машка Распопова.

Распопова!.. Ха!.. — Он приподнялся на локте. Обежал острым барсучьим взглядом ее закинутое кверху слепое лицо. — А твое фамилие-то как?..

Не фамилие, а фамилия. — Она отвернула голову. Под прядью ее смоляных волос на матраце просвечивала корявая надпись, сделанная красным фломастером: «МЫ ЕЩЕ ПРИПОМНИМ, КАК ПРЕДАВАЛИ НАС». — Улзытуева.

Она еще немного помолчала. Он лег на спину, тоже молчал, глядел в пустой потолок.

Я слепая, и ты меня все равно бросишь.

Мне до феньки твои хныканья! Нас всех завтра перестреляют поодиночке, как цыплят!

Принеси мне чистый белый лист бумаги, ватман, — сказала Дарья, и ее горло перехватила судорога. — Ты всунешь мне в пальцы карандаш и будешь держать мою руку, чтобы она не сползла с бумаги. Я хочу нарисовать бабочку.

ПРОВАЛ

Крупные звезды. Это не звезды, а фонари.

Золотые купола храма Христа Спасителя кажутся медно-красными. Идет весна. Она идет издалека. Хрустальная ночь кончилась. Кровь пролилась. Где гарантия, что она больше не прольется? Этот товар продается без гарантии, извините.

На ступеньках храма сидит кто-то, скрючившись. Это нищий? Да это я, я это, Алешка Нострадамий. Я подобрал на улице той ночью девчонкин пистолет, а он ведь был уже пустой, без патронов. Даже не пострелять мне, не потешиться. Я поднимаю голову и стреляю словами. Я пророчу.

Я пророчу, и опять меня никто не слышит.

Та добрая слепая девочка дала мне на выпивку денег. Вынула из кармана шубки и всунула мне в кулак. Люблю добрых людей. Люблю сильных людей. Люди, почему вы злы? Люди, почему вы слабы? Вам интересно убивать? Вам неинтересно любить?

Совсем рядом река. Она замерзла. Кончается зима. Из тьмы идет весна. Вода освободится. Она освободится и будет ослепительно блестеть под солнцем. Не прячьте меня в каменную клетку. Не бросайте за железную решетку. Идет весна, и в небе всходит Красная Луна. Это нимб. Он горит над головой нового Бога. Только я не скажу вам его имя. Зачем говорить имя Бога глухим?

— Ангелина…

Ха!..

Ангелина…

Ха!..

Ангелина, Ангелина, Ангелина…

Ах…

Я… с ума… схожу…

Ты…

Я-ах!..

Ты…

Ты… ты… ты… только ты… только… только…

Ночь. Черные четки сучат за окном. Наотмашь бьют по стеку. Сильный ветер. Двое людей стали одним. Один зверь о двух спинах? Как его зовут? Ночь. Ночь и ветер. Шквалом идет весна. Идет ураганом. Наваливается черным медведем. Восьминогий зверь стонет и кричит. Ему больно? Он испытывает то, чего никогда не испытывал раньше. Никогда и ни с кем. Он боится расчлениться. Он боится опять превратиться в двух людей. И больше никогда снова не стать единым целым.

Ты…

Ах!..

Ты…

Ах!..

Зачем ты… зачем…

Я… я… я…

Ха!..

Белые высверки сумасшедшего снега. Слепящая плеть фонаря. Ужас будущего. Слепота настоящего. Настоящего больше нет. Он нашел ее. Она нашла его. Они оба дикие и необузданные. Они рвутся друг к другу. Они ворвались друг в друга и разрушили друг друга; и в одну ночь создали друг друга заново.