Елена Крюкова - Красная луна

Архип… почему… в последнюю…

Человечек у ее ног застонал, перевернулся на полу с боку на бок, как кот.

Архип оскалил зубы. Теперь его исхудалое лицо совсем походило на череп. Глаза глубоко ввалились. Щеки втянулись, как у истощенного, как у узника. Зубы почернели. Но пистолет он держал твердо, бестрепетно.

Ты последняя на моем счету. Я всех убил. Я убил их всех. Тебя я приберег напоследок. На закуску. Ты думала, что ты вечная, Ангелина?! Маленькая пулька — и тебя нет.

Она расширила глаза. Подняла руки ладонями вперед.

Архип, — сказала она, приказывая, повелевая, — посмотри мне в глаза. Мне! В глаза!

Он, наставляя на нее пистолет, смотрел ей в глаза.

Она сосредоточилась. Она послала из своих глаз в его глаза все смертоносные токи. Напрасно. Она не чувствовала, что он их принимает. Она чувствовала: он защищен невидимой броней. Страшной, неразрубаемой, неразрушаемой ничем, никаким ее мощным гипнозом, броней собственного бесповоротного сумасшествия.

«Что значит „всех убил“? Кого — всех? А, да, всех… С ума сойти… Так это он! Он, беглец, сучонок, пацаненок, лысый щенок! Он убежал от меня… он убил моих санитаров, моих охранников… он один, герой, стручок… и он взял пистолет у мертвого охранника! А то и два! И дал деру с ними! И…»

Мысли слагались в стройную и страшную мелодию. Она, как песня без слов, звучала в ее голове.

«И он, вооруженный пистолетом, обозленный на мир, сделавший его таким, какой он есть, пошел на них на всех войной. Он, сходя с ума, стал Мстителем. Он стал убивать их. Всех. Хладнокровно. Выслеживая. Подстерегая. Одного за другим. Свой — своих. А Хайдер думал… Хайдер, бедный… Он думал — это я… Но я была так близка к этому… Я так опьянилась им, героем, что я уже была к этому готова… Я даже хотела этого!.. Хотела!.. А сделал — он…»

Архипка, — сказала она необыкновенно мягким, вкрадчивым голосом, самым мягким и нежным, на какой только была способна, — Архипка, славный мой, родной… — Ей тяжело было выговаривать слова, какие она не произносила ни разу в жизни. — Ты сделал все правильно. Я тобой довольна. Ты правильно убил их. Их всех. И Баскакова. И Люка. И этого… Хирурга…

Я бы перебил всех. Всех скинов. Всех, кто их ведет. Всех, кто! Нас! Обманывает! — Его визг ввинтился в потолок кабинета. — Всех! Кто нас! Якобы ведет! Верной и единственной дорогой! Потому верной и единственной дороги нет! Нет! Нет!

Он быстро вскинул руку, прицелился в плафон над дверью и выстрелил. Плафон раскололся, лампа взорвалась, посыпались осколки. В полумраке осталась гореть одна настольная лампа на столе главврача. На Ангелинином столе.

Скажи мне… — Мелкая, еле заметная дрожь стала колыхать ее, трясти ее. Ей казалось — она танцует чечетку. — Скажи мне, почему Хайдер думал, что это делаю я? Почему в Ефима Елагина стреляла женщина? Это ты стрелял в Ефима Елагина? Или кто-то другой… другая?..

Я очень умный, Ангелина. — Косая, как косой черный дождь, улыбка перекосила, разделила надвое его белое лицо. — Я чрезвычайно умный парень. Ты меня недооценила. Я стал тобой.

Как… мной?..

Да, так. Я стал женщиной! Я переоделся в тебя! Я хотел почувствовать то, что чувствуешь ты, когда ты охотишься, зверь. Я купил черный плащ — такой, как у тебя. Я купил красный парик. И потом, это заметало следы. Я не хотел, чтобы меня сцапали. Меня, скинхеда Архипа Косова, совершившего побег из твоего вонючего нужника. Чтобы убивать, я должен был жить! Жить! Слышишь, жить!

Она молчала. Она почувствовала — волосы у нее на голове зашевелились, как змеи на голове Медузы Горгоны.

И в Ефима Елагина стрелял я!

В него-то зачем?.. — Язык отяжелел у нее во рту, налился чугуном.

Затем, что я хотел убить всех, с кем ты спала! Я не смог убить только Хайдера! Его — не смог…

Откуда ты знаешь про Ефима?..

Я видел вас вместе! На улице… Я шел за вами… Он брал тебя за руку…

Ты… ревнуешь меня?!..

Ее смерть ревновала ее. Это было смешно и страшно.

Ее смерть ревновала ее к ее жизни.

Дверь осторожно подалась. В нее просунулись две рожи. Санитары. Архип быстро перевел на них прицел. Рожи, округлив изумленные рты, исчезли. «Ничего, Ангелина, крепись, держись. Он непробиваем для гипноза, он как под анестезией, но говори, говори, говори с ним. Главное сейчас — говорить. Не дать ему выстрелить. Иначе тебе крышка. Тебе — и этому… пьянчужке… А ты, козлиха, действительно поверила, что он — пророк?!..»

Ты правильно сделал, Архип, что выстрелил в лампу, — нежно пропела она. — Хорошо, когда полумрак. Я люблю полумрак.

Она почувствовала, как постыдно дрожит кожа у нее над желудком. Там, где солнечное сплетение. Как жутко, тоскливо сосет под ложечкой.

«Говори с ним. Не молчи! Ты замолчишь — и он выстрелит. За ним не заржавеет. Он перебил их всех. Они стали его врагами. Все обернулось для него на сто восемьдесят градусов. Он раскусил людской обман. Он впервые не поверил знаку, под которым его и ему подобных вырастили, вскормили. Он не поверил знаку ненависти, придуманному чужими и далекими. Он поверил знаку своей собственной ненависти. Родной. Незаемной. И обратил ее против тех, кто вел его за собой. Молодец! Поэтому он не поддается гипнозу. Он не поддастся сейчас ни моему гипнозу, ни чьему-либо другому. Важно выиграть время. Важно оттянуть момент нажатия на курок. Важно не дать ему выпустить пулю. Что я должна сделать?! Хайдер! Вот твой выкормыш! Хайдер! Это ты, ты сделал его таким! Сделал — их — такими!»

Полумрак? — спросил Архип. Его почернелые зубы блеснули в свете настольной лампы. Ангелина смотрела, как играют отсветы в черной вороненой стали пистолета. — Ты любишь полумрак? Ты любила полумрак тогда, там, в палате, когда мы трахались с тобой прямо на полу? А помнишь, как мы жарили мясо прямо в палате? Какая экзотика! Ты ведь всегда делала что хотела, Ангелина! Ты меня захотела! Беззащитного! Игрушку! Экзотику! Но я не игрушка, Ангелина! Я оказался не игрушкой! Я оказался солдатом! И я понял, что я хорошо умею стрелять! Я всех убил! Я пришел к тебе! И ты умрешь!

Она побледнела почти как он. Вот сейчас она поняла — он пришел действительно убить ее.

Сумасшедший, — пробормотала она, — сумасшедший, ты сошел с ума, Архип, ты…

На колени! — крикнул он и наставил дуло ей в лоб.

Она смотрела на него расширившимися, ярко-желтыми рысьими глазами, и зрачки ее пульсировали, черно вспыхивали и тут же сужались.

Черное дуло черным глазом глядело на нее.

Я? На колени?.. — Ей внезапно стало дурно. Ее замутило. Этот щенок с пистолетом, эта лысая погань вздумала приказывать ей встать на колени! Ей, Ангелине Сытиной!

Ей хотелось крикнуть: «Ты спятил окончательно! У тебя поехала крыша! Я никогда не встану перед тобой на колени! Лучше убей меня!»