Максим Лобов - Дитрих

Карета скорой помощи с трудом пробивалась через заграждения, груды мусора, костры и группы людей. Внутри на кушетке лежала девушка, с ее головы капала кровь. Одежда была порвана и тоже в крови. Рядом сидел фельдшер.

– Ничего, ничего. Скоро приедем, потерпи, все будет хорошо. – приговаривал он, время от времени проверяя пульс и поправляя бинты.

Вдруг они резко затормозили и остановились. Карете преградил дорогу патрульный фургон, окрашенный в темный цвет с эмблемой Бюро на двери, сзади почти вплотную подъехал другой такой же, делая невозможным дальнейшее движение.

– Откройте дверь! – донесся голос с улицы.

Усиленный громкоговорителем, он оглушал и казался неестественным.

– Это приказ!

Снаружи кто-то рванул дверь, в глаза ударил яркий свет прожекторов. Раздалось несколько коротких автоматных очередей. Фельдшер увидел, как тело девушки дернулось и обмякло. Проваливаясь в темноту, он услышал вскрик их водителя и еще несколько выстрелов. Майор Краузе осмотрел автомобиль:

– Ликвидирован государственный преступник! – громко объявил он. – Сержант! Дождитесь спецтранспорт и проследите, чтобы этих людей доставили к нам. Возвращаемся!

После того, как они уехали, боец забрался внутрь, тронул девушку за руку. Не получив никакого отклика, он осторожно пошевелил ее еще раз, уже сильнее. Девушка едва слышно застонала. Боец отложил винтовку, снял шлем и быстрыми хлопками прошелся по одежде девушки. В боковом кармане куртки был какой-то предмет. Он запустил в карман руку и вытащил маленький томик стихов. Пробежал глазами несколько строк. В другом кармане обнаружился тряпичный сверток. В нем была старая флейта. Боец глядел на нее, словно не зная, что это за вещь. Но он знал.

Внезапно боец ощутил на себе взгляд. Девушка смотрела на него – ее лицо было разбито и глаза скрылись в узких щелках, – и этот взгляд проникал, как бы спрашивал о чем-то и побуждал к действию. Ее губы чуть шевельнулись. Он снова взял руку девушки, ощутил слабое пожатие. Затем лицо девушки словно… остановилось.

Вдалеке послышались сирены, они приближались и их рев рвал воздух. Боец разрядил винтовку, снял бронежилет. Положил флейту и томик стихов во внутренний карман куртки.

“Скорее, скорее.” – думал боец, уходя все дальше в сумрак переулков.

Теперь все изменилось.

Раннее утро. Небо не видно из-за тяжелых облаков. Третий час мы обыскиваем квартал – в полуразрушенных трущобах прячутся те, кто не принимает Порядок . Наш командир, майор Краузе, говорит, что Порядок должен быть всегда и каждый должен ему подчиняться. Если ты не подчиняешься Порядку, ты опасен. Я в этом не сомневаюсь.

Дитрих Нойманн, боец штурмового отряда. Служу в войсках, как когда-то служил мой отец и как до этого его отец. Наш отряд вызывают только на операции противодействия Сопротивлению и за четыре года после училища я многое успел повидать. Было ли время, когда Сопротивления не было? Я не знаю. Кажется, оно было всегда. Ведь всегда есть кто-то, кто сопротивляется Порядку. Но если раньше в Сопротивлении состоял, скажем, некий поэт и он писал стихи против Порядка, то сейчас ты в Сопротивлении, если ты просто поэт.

Пока не очень понятно? Я объясню.

Вот уже довольно продолжительное время правительство сильно озабочено количеством еды и воды в расчете на одного жителя. Население растет. Ресурсы истощаются. Все силы брошены на воспроизводство продуктов питания и обеспечения жизнедеятельности, а рождаемость строго учитывается. Все подчинено строгому плану воспроизводства ресурсов. По-другому нельзя. Правительство должно знать, сколько людей нужно кормить и как эти же люди участвуют в производстве еды.

Главное – были запрещены все профессии и занятия, которые прямо не способствовали этим целям. Литература, музыка, поэзия, живопись, искусство одним словом. Писатель стал нахлебником, лишним ртом. Музыкант – праздным тунеядцем. Художник – бесполезным потребителем ценных ресурсов.

Но люди живут и становятся художниками, поэтами и музыкантами. Кто-то под страхом наказания не дает своим талантам выйти наружу – этих мы не трогаем, хотя знаем о них. Но есть и такие, ради которых приходится часами прочесывать дом за домом, квартал за кварталом. Их судьба незавидна и определена Законом о Противодействии Сопротивлению. Вот так.

По рации объявили о завершении операции. Кого-то поймали и под конвоем увезли в Бюро. Мы сворачиваемся. Как же тут грязно! Наскоро сколоченные даже не дома, а какие-то лачуги. Кругом только нищета и запустение. Понятно, где как не здесь обитать Сопротивлению? Надо проверить их при отходе. Дом, второй, третий…

Последнее жилое строение на этой улице и все. Я захожу внутрь, громко предупреждаю о применении оружия на поражение. Никакого ответа. В дальней комнате слышен хриплый звук телевизора. На брошенном на пол матрасе сидит молодой парень. Банки с пивом, неубранная посуда, одежда разбросана.

– Имя! Род занятий! Быстро! – я поднимаю винтовку.

– Штефан Шурке. Мусорщик. – ответил парень и через секунду как бы с веселым удивлением добавил, – Как и ты!

Он расхохотался.

Я оглядываю комнату более пристально. Ничего особенного, хотя это что такое ? Из-под матраса торчала флейта. Самая настоящая флейта. Далеко не новая и видавшая виды, но…

– Подними.

Я мотнул дулом. Штефан Шурке отогнул край матраса, достал флейту и поднялся.

– Твоё?

– Нет.

– Собирайся. И не вздумай дергаться.

– Я подобрал ее на улице, я же мусорщик!

Я не люблю, когда мне врут. Глухо лязгнул затвор.

– Я расскажу! Я расскажу! Не стреляй только!

– Говори!

– Это не моя, это её!

– Кого – её?

– Девка в соседнем доме. Ева. Она умеет!

– Дальше.

– Да что говорить-то? Мы соседи, знаю ее с детства. Всю их семейку знаю!

– Откуда ее флейта у тебя?

– Она и подарила.

– Подарила, значит?

– Ну да, да! Но это давно, говорю же, мы соседи с детства. Они это скрывали, а она мне рассказала один раз… И играла потом. А когда они ушли, оставила мне ее. Я не играл! Я не как они!

Я молчу. Надо принять решение.

Мусорщик нервничал, не зная, куда деть руки с флейтой, но старался сдерживать свой страх. Он снова хохотнул и сказал:

– А я тебя знаю. Ты Дитрих? Дитрих Нойманн? Ты жил на Апфельбаум-штрассе?

Вот это было неожиданно. Кто такой этот мусорщик, что он знает мое имя?

– Сядь. Я тебя знаю?

– Мы ходили в одну школу, там еще был портрет твоего отца на доске почета. Ты не помнишь? Мы играли вместе иногда.

Шурке… Был один Шурке. В шумной компании мальчишек он был самым незаметным, но часто оказывалось, что именно от него зависел исход игры. Благодаря ему мы знали, где прячутся другие, где у них штаб и… И другие тоже знали, где был наш штаб.