Фридрих Незнанский - Бубновый валет

В Нью-Йорке, куда немедленно подался Файн с получением вида на жительство, он отличился умением завязывать знакомства. Он знакомился напропалую, с бизнесменами и деятелями искусств, мелкими политиками и крупными домовладельцами… ну и, само собой, с женщинами, с женщинами! Он умел выходить на тех, кто бы его представил нужным людям, а если таковых не находилось, представлял себя сам, причем так весомо, что отказаться от знакомства было психологически невозможно.

Никто и подумать не мог, что этот напористый толстячок с лицом человека, имеющего право судить обо всем на свете, обретается не на самом дне, но близко к нему. Там водились примечательные личности. Одной из них оказался сосед Файна по лестничной площадке, обладавший лицом, похожим на морду меланхоличного бульдога. Мистер де Вер (ни в коем случае не Девер!) был тощ, как его зонтик, который он даже в солнечную погоду носил с собой, и говорил с тягучим южным акцентом, который Абрашу, тогда владевшего английским далеко не в совершенстве, порой ставил в тупик, мешая распознавать даже знакомые слова. О себе де Вер поведал, что происходит из аристократического, известного в южных штатах рода. Унаследованное состояние позволяло ему не искать унылой работы клерка, а заниматься изучением искусств, путешествуя по лучшим университетам и картинным галереям мира. Но происки северян, из-за которых он разорился, прервали эту отрадную жизнь и забросили его в нью-йоркские джунгли. Когда-то он неплохо рисовал… «Неплохо» все, знакомые с де Вером, считали проявлением скромности: бульдогомордый южанин с фотографической точностью копировал любую открытку, любую иллюстрацию из наугад выбранной книги, любую подпись на чеке… последнее уже относилось к сфере заработка. Более того, копированием его ценный дар не ограничивался. Вникнув в особенности почерка, де Вер способен был написать им какой угодно текст, вникнув в особенности живописного стиля — за несколько минут сотворить рисунок хоть под Тулуз-Лотрека, хоть под Нормана Рокуэлла…

Наш далекий от совершенства мир полон обладателей редких способностей, не знающих, как их применить.

Абраша знал.

Через полгода после знакомства Файна с де Вером выяснилось, что потомок аристократов неожиданно стал обладателем семейного наследства, состоящего из картин выдающихся мастеров: Пикассо, Вламинка, Дюфи, великого американца Эндрю Уайетта… Благодаря посредничеству мистера Файна коллекцией заинтересовался посол Сингапура. Он хотел бы от имени сингапурского правительства украсить коллекцией де Вера один из главных музеев столицы, однако только в том случае, если мистер де Вер предъявит сертификаты на все картины. Бульдожьи щеки еще сильнее обвисли и приобрели слегка растерянное выражение, однако друг мистера де Вера мистер Файн, превосходно овладевший если не лексикой, то тактикой разговора, спросил, устроит ли господина посла мнение такого специалиста, как мистер Дуайт Моррис, чьи статьи регулярно появляются в серьезных журналах. Посол наклонил узкоглазую, с обтекаемым лбом, голову: мнение Дуайта Морриса, чья репутация всем известна, послужит лучшим сертификатом.

Абраша точно рассчитал, кого пригласить. Критик и эссеист, престарелый сноб Дуайт Моррис в присутствии посла и высоких лиц американского государства только кивал, улыбался и громко сожалел о том, что такие сокровища живописи покидают Америку. После этого все сомнения оказались сняты с повестки дня. Коллекция улетела в Сингапур, а мистер Файн на полученные от мистера Де Вера за посредничество деньги открыл галерею New Art. Файн в целях приобретения репутации покупал и перепродавал подлинные полотна. Но, конечно, основной доход приносили не они, а те Дали, Дюфи, Пикассо и Вламинки, которые продолжал штамповать плодовитый южанин.

Конечно, дело было рискованное. Файну частенько мерещилось, что он стоит на краю пропасти. А однажды показалось, что сзади его подтолкнули и он уже летит вниз… В будний день, навещая как хозяин свою галерею, Абрам обратил внимание на пожилую полноватую женщину, застывшую перед поддельным Сальвадором Дали. Что-то знакомое проступало в очертаниях лба, в глазах, в повороте головы… Файн похолодел: это же вдова Дали, красавица русского происхождения Гала, которую гениальный и эксцентричный испанец неоднократно использовал в качестве модели! Деваться было некуда: идя ва-банк, он приблизился к ней и вкрадчиво заговорил:

— Счастлив приветствовать у себя музу великого художника. Какие чувства рождает в вас это одно из последних его произведений?

Гала резко расхохоталась и с покровительственной развязностью похлопала Файна по руке. Зал галереи в это время дня был пуст, но для осторожности Гала отвела Абрашу в закуток возле статуи, изображавшей, как значилось на табличке, «ядерную купальщицу», но скорее смахивавшую на небоскреб «утюг» в окружении противотанковых ежей, после чего зашептала по-русски:

— Молодой человек, я не слепая и вижу, что ваша «Игра в шахматы на берегу бархатного сезона» — подделка. Но не волнуйтесь, это очень качественная подделка. Я не сообщу в полицию… Хотите, открою тайну? В последние годы жизни, когда Сальвадор тяжело болел, мы воспользовались услугами никому не известного художника, навострившегося писать картины под Дали. Это не совсем подделки, потому что мой муж руководил им. Часть картин мы распродали при жизни мужа, часть он велел мне приберечь на черный день, чтобы я ни в чем не испытывала нужды после его смерти. Сальвадор оказался прав: как только он умер, его картины резко взлетели в цене… Я просто обязана была поделиться этим с кем-нибудь. Считайте, что мы квиты. Не выдавайте меня, и я вас не выдам, хорошо?

И она, тяжеловесная, однако по-прежнему женственная, устремилась к выходу, оставив Файна в радостном недоумении. С одной стороны, Абрама шокировало то, что его разоблачили, с другой стороны, он как бы получил санкцию на нелегальную деятельность. Те художники, от лица которых создавал произведения искусства южанин, не способный создать ничего от себя, попросту написали слишком мало. Публика хочет видеть другие их полотна, еще и еще. Мы доставляем публике эту радость. Что же здесь преступного?

Ничто не длится вечно. Дочь Вламинка увидела в частной коллекции поддельное полотно, которое выдавали за картину ее отца. В отличие от Галы, она повела себя не столь терпимо и закатила скандал. Файну едва удалось заткнуть рот ей и владельцу лже-Вламинка грандиозным подношением. Де Вер держался хуже некуда и чуть не провалил всю авантюру. Он уже видел себя в тюрьме, лишенным всяческих удобств, окруженным грубыми и страшными уголовниками, ворами и убийцами, не понимающими его артистическую натуру, и Файну стоило больших трудов убедить его не раскисать.