Фридрих Незнанский - Бубновый валет

Но сама посмотрела на Турецкого ласковее. Отпуск действительно пошел ему на пользу: прошлой ночью Сан Борисыч доказал, что это так. На самом деле за время последнего отсутствия мужа Ирина поняла, что ее совершенно не волнует, где, с кем и чем он занимается в своем так называемом отпуске. Мужчины — животные, которые не выносят, когда их держат на привязи. Ну и пусть. Главное, чтобы он возвращался к ней, хотя бы изредка возвращался. А про таблетки — это она от заботливости, для того, чтобы показать: самое главное для нее — это спокойствие мужа.

Турецкий понимающе и снисходительно улыбнулся: девочки мои, девочки, родные и непохожие, вы думаете, что такие загадочные, а на самом деле все ваши ухищрения совершенно прозрачны. Нужно было пройти через это необычное дело, полное сильных страстей, чтобы новыми глазами увидеть вас. И не смейте напускать на себя загадочность, я и без того вас люблю. Мне достаточно того, что вы моя семья, моя опора, и самое главное — это то, что есть дом, где можно вот так сидеть за одним столом, препираться, пить чай…

А где-то во внешнем мире страдала, вспоминая мужа, Людмила Георгиевна Степанищева. Страдала не из-за пустоты, которая никогда полностью не зарастает после потери близкого человека, а из-за того, что все-таки, несмотря на все старания, не сумела проконтролировать его полностью.

Вот и остались позади тридцать дней, вместившие в себя столько событий, что хватило бы на год. Каждое дело приходит к своему завершению, каким бы оно ни было: благополучным или неудачным, запланированным или неожиданным. Дело, получившее название «Бубновый валет», нельзя было назвать безукоризненным. В нем могло быть больше осмотрительности и меньше крови и трупов. Однако, разобрав ошибки и отгоревав положенный срок по тем, кто заслуживал сожалений, друзья признали: дело завершилось на редкость удачно. Оставалась еще одна, самая приятная его часть: предъявить результаты заказчику. И Турецкий не был бы Турецким, если бы предъявил эти результаты просто, буднично и банально.

В коммунальной квартире близ Лубянки творились большие праздничные хлопоты: здесь мыли полы, вытряхивали половики, доставали хрустальные вазы и прочие емкости, предназначенные для ожидающихся в превеликом множестве букетов, засовывали подальше вещи, которые было бы стыдно предъявить для обозрения зарубежным гостям. На кухне чадила духовка древней плиты, испуская, наряду с хлопьями сажи, вкусный запах. Семен Семенович Моисеев собственной персоной руководил выпечкой пирога и, хромой, в красном полосатом переднике, напоминал заслуженного кока с корабля капитана Флинта. Он показывал Насте тонкости обращения с капризной плитой, лелея мечту со временем передоверить ей целиком и эту плиту, и эту квартиру. Жаль только, если не захотят молодые возиться со всем этим старьем, с которым у него связано столько драгоценных воспоминаний… Что ж, они будут по-своему правы.

Испытанные ветераны Слава Грязнов и Саша Турецкий не принимали участия в кулинарных делах. Они вели свои, особые, таинственные приготовления к встрече.

Посреди хлопот всех застал врасплох звонок в дверь. Сегодня даже его набатный звон звучал празднично. Семен Семенович, позабыв снять передник, понесся открывать. Первым в квартиру ввалился сияющий Лева Ривкин: облапил бывшего следователя, отечески чмокнул в макушку Настю, с остальными обменялся рукопожатием. Позади него в тени лестничной площадки сияла блондинистой прической красавица Ванда, неся перед собой букет, состоявший из множества мелких белых роз.

— Как на свадьбу! — объявил Семен Семенович. Настя покраснела, хотя на нее вроде бы никто не намекал.

— В честь завершения отпуска, — улыбнулась Турецкому Ванда. — Успели отдохнуть среди напряженной работы?

— Впервые в жизни отдыхал с таким размахом, — вежливо ответил Турецкий.

— Пляжи, — добавил Слава. — Пиво. Много пива. В том числе и чешское. Туристические достопримечательности. Готические башни. Работа — так, пустяки. Честно говоря, мы не перетрудились. Соответственно и результат…

Слава с удовольствием отметил, как начала вытягиваться Левина физиономия, подернутая стильной небритостью на щеках и подбородке.

— Прошу к столу! — прервал наметившуюся паузу Семен Семенович.

— Да, — скроил печальную гримасу Слава, — если расследование не удалось, то хотя бы пирог получился удачный. По запаху чую. И сейчас мы, в завершение неприятностей, будем все вместе дружно его есть.

— Так что же, — переспросил Лева, — вы совсем ничего не нашли?

Он обернулся к Ванде, безмолвно говоря: «Ну вот и рассчитывай после этого на этих русских! Они всегда были и останутся разгильдяями. Как будем требовать обратно аванс?» Горькая полуулыбка Ванды просигнализировала: «Бог с ним, с авансом, Джордж не потребует отчета, но я так на них рассчитывала!» От Турецкого этот обмен взглядами не укрылся.

— Чтобы совсем ничего, сказать нельзя, — провозгласил он, — но мелочи, сплошные мелочи… Может быть, пирог вас вознаградит.

Все вместе тронулись в кухню. Вандины каблучки отбивали по черному, не менявшемуся с пятидесятых годов паркету коридора недовольную дробь. Королева польской журналистики не привыкла терпеть разочарования.

— Если кому-нибудь нужно поправить прическу, — подмигнул Семен Семенович, — ванная комната к вашим услугам.

Вокруг стола, заставленного бутылками с вином и разнообразными закусками, все расселись по местам, которые занимали в прошлый раз, только настроение было не таким праздничным, скорее напряженным. Ванда и Лева переживали разочарование, а остальные… трудно сказать, что было на уме у остальных.

— Во Львове я стал совсем другим человеком, — будто не замечая Вандиного настроения, обратился к ней Турецкий. — Я начал читать любовные романы.

Ванда наморщила нос:

— Это необычно для мужчины, тем более с вашей профессией.

— Да, но все зависит от того, кто является героем этого любовного романа. Особенно с психологическим и историческим фоном. Особенно если он написан по-немецки. Немцы, как утверждает литературная критика, большие мастера психологии… Можете убедиться сами, пани Ванда. Засуньте руку под скатерть. Левее… еще… вот!

Недоумение преобразило строгое лицо Ванды, заставив ее помолодеть. Даже девчоночьи веснушки проступили на крыльях носа. Она удивленно сжимала обеими руками книгу большого формата в потертом бархатном переплете.

— Любовная история художника Бруно Шермана, — скромно анонсировал Турецкий, — происшедшая в оккупированном Львове и записанная мужем его возлюбленной, немецким комендантом. Объяснение того, каким образом Шерман сумел избежать расстрела и умереть гораздо позже официально признанной даты смерти. Читающие по-немецки дамы получат большое удовольствие.