Фридрих Незнанский - Взятка по-черному

И тот «лоб», как окрестила охранника Ирина, работает у него. Значит, наверняка тоже из «бывших».

— А тот парень, Игорь Петрович, что документы у консьержки оставил, он-то как? Не болеет, не страдает? Запором там либо наоборот? — обратился Турецкий к Брусницыну.

— В смысле? — будто не понял вопроса полковник.

— Да уж больно подозрительно вел себя… Не докладывал? — пристально глядя в глаза ему, заметил Турецкий. — А у меня на эту публику глаз уже наметанный. И слух тоже, понимаете? — Турецкий улыбнулся.

— Ах вон вы о ком! — «вспомнил» полковник. — Не работает. Уволен. Я это называл самодеятельностью. В те еще времена, понимаете? Но тогда такая «самодеятельность» была чревата кровью, как правило, твоих же товарищей. А сейчас куда более печальными последствиями, я имею в виду — в моральном плане. Неуважением и недоверием к тебе твоих клиентов. Я потребовал объяснительную, после чего он написал заявление. И я не стал его удерживать, не стал ничего объяснять, чтобы не создавать плохого прецедента. Все слова мною были сказаны еще до его поездки на Фрунзенскую набережную. Он, видимо, не понял либо пропустил мимо ушей. Ваше мнение на этот счет, Александр Борисович? — предельно вежливо поинтересовался полковник.

Ух ты как! Вот это напор. Турецкий даже на мгновение растерялся, но ответил:

— Полностью разделяю вашу позицию, Игорь Петрович. А что касается Мамона Каширского, то…

— Полностью признаю свою вину, — поторопился полковник. — Охрана его уже снята, а проблемы его транспорта — это пусть разбираются свои службы в Государственной думе. Вы не поверите, Александр Борисович, — лицо полковника, которое только что изображало гнев и непонятное ожесточение, вдруг расплылось в улыбке, — закон об охране выглядит таким образом, что мы, то есть охранная структура, на самом деле сторожим, грубо говоря, не личность и даже не сам автомобиль, а автомобильный номерной знак. Абсурд ситуации в конечном счете заключается в том, что, прикрываясь этим номером, кто угодно может перевозить в салоне что угодно, вплоть до того же гексогена или наркотиков. И такое положение распространяется на сотрудников Главного управления вневедомственной охраны, я интересовался, та же картина. Чудовищно! Но — таков закон. Я им говорю, в Думе, пересмотрите, ребята! Но у них хватает времени на все, кроме того, от чего, в сущности, зависит нередко и государственная безопасность. Такова картина… Что ж, если вы не имеете ко мне дополнительных вопросов, могу ли я считать, что печальный конфликт исчерпан?

— Разумеется, — Турецкий радушно развел руками и посмотрел на Фролова: — Вы, надеюсь, не будете возражать, Федор Александрович, против такого исхода событий?

— Разумеется, — повторил за ним Фролов и протянул полковнику руку.

— А наши договоренности… Ну, полагаю, мы в ближайшее время встретимся?

— Да-да, всего хорошего.

Федор был явно чем-то смущен. Наверное, этой последней фразой Брусницына. А точнее, озвученным случайно — или же, напротив, совершенно сознательно — известием о какой-то их договоренности. Конечно, это было грамотно сыграно полковником: вроде и ничего не сказал, но успел намекнуть на нечто значительное. А вы, генералы, теперь думайте.

С Грязновым полковник как поздоровался при встрече, так и попрощался только сухим кивком. А Вячеслав Иванович даже не встал со стула: как сел верхом, так и не поднимался. И руки из карманов брюк не вынимал, чтоб не протягивать самому и посетителю не давать повода. Тоже кивнул в ответ и, дождавшись, когда дверь закрылась, негромко сказал, как бы самому себе:

— Вот прохиндей! Земля таких не видела. Ну жук! Куда тебе до него, Федя!

— Зря ты, Славка, нормальный мужик, — вступился Фролов. — А что касается ситуации…

— Да пошел он на хрен, обсуждать еще всякое дерьмо! Ну что, перекусим? Или как? Может, у вас уже другие планы? — Грязнов, хитро прищурившись, глянул на Федора.

— Сам же обещал, а теперь на попятный? — сделал вид, что готов обидеться, Фролов.

— Ну раз обещал, тогда какой разговор, — сказал Грязнов, вставая. — Поехали в «Пушкинъ», там рыбка вкусная и твердый знак в конце.

— А твердый знак при чем? — усмехнулся Турецкий.

— А чтоб крепче было!..

…Поздно вечером, можно сказать, почти ночью состоялся такой диалог.

— Не говори мне, Саня, не спорь, не убеждай! Жук — он и есть жук, жучара! Но при этом у него есть отчасти реабилитирующий его фактор. Он отлично понимает, кто он есть на самом деле. А жук, который знает уже, что он жук и жучара, в некоторой степени может считаться… как это?

— Не понимаю, о чем ты? — пытался утихомирить Грязнова Турецкий. — Ну и пусть себе жужжит, если он жук. Им положено…

— Нет, но ты заметил, как он это делает, а? Ну я тебе доложу, ай-я-яй!..

Грязнов с Фроловым надрались в «Пушкине» — пусть и не до потери морального облика, но прилично. И тут же затеяли спор о том, насколько основательно прогнила правоохранительная система, а также о том, что ее еще держит на плаву и сколько времени это может продолжаться. Примерами они оперировали такими, что, окажись поблизости кто-нибудь из тех, кто понимал бы толк в обсуждаемом вопросе, наверняка решил бы, что попал в компанию злостных диссидентов, для которых вообще нет на белом свете ничего святого…

Спор они свой так и не закончили, поскольку обозначенные персональные позиции почти не различались между собой.

По Фролову, все выходило плохо и гнило. Но тем не менее во всем этом дерьме каждый может изыскать свою собственную возможность заработать на жизнь, не столько даже благодаря, сколько вопреки всему, что характерно как для нынешнего времени, так и для истинно русского характера вообще. Мол, нам, чем труднее, тем забавнее. Не такое переживали, не помрем и теперь. А лучше совсем плюнуть на все, и позаботиться о своем здоровье, потому что никто другой тебе больше не поможет.

А по Грязнову, все в стране не просто плохо, а совсем безнадежно — и с политической волей, и с экономикой, и с общественной моралью, в связи с чем у населения растет чувство протеста, которое и приведет в конечном счете… Куда? А куда мы все идем? Вот туда и приведет, стало быть. И это вовсе не большевистский синдром — чем хуже, тем лучше! — а неотвратимая логика постсоветского бытия.

Но оба сходились во мнении, что нынешних реформаторов надо всех, скопом, в Сибирь — лет на пятьдесят, поднимать нравственность! Вот тогда к чему-нибудь путному, глядишь, и придем.

Черт знает что! Взрослые, да какое уж — старые люди, генералы, а несут!.. Расслабились, называется.

Фролов не выдержал напора с двух сторон и раскололся, сказал-таки, кто из министерских домогался у него прекращения шума. Оказалась весьма нехилая команда: замминистра и трое начальников главков. Назвал их поименно. Ну понятно, заместителя министра волновал вопрос с Государственной думой. Нет, не в том проблема, чтобы в корне пресечь безобразие, а в том, чтобы убрать ненужный и опасный кое для кого общественный резонанс.