Фридрих Незнанский - По агентурным данным

Он был уверен, что теперь она согласится. Прошло почти двадцать лет, как она потеряла Егора. Время, как известно, лечит. К тому же теперь у него, Олега Сташе-вича, есть имя, он известен, хорош собой, свободен (или почти свободен), обеспечен — что еще? Да любая из знакомых ему женщин полжизни отдала бы, чтобы услышать от него такие слова! Но Марина мягко улыбнулась и отрицательно качнула головой:

— Нет, Олег Иванович, вы уж не сердитесь, но меня ждут на работе. У меня там лошади больны, возможно, даже сап. Я к вам на пару часов выбралась. Пока доберусь обратно. Вот когда вы письма прочтете, мы договоримся о встрече, тогда можно и поужинать. Но ни ваш развод, ни возраст моего сына ничего в моей жизни изменить не могут, вы уж простите. Я, видите ли, из породы однолюбов, — тихо добавила она.

— Ну что вы, что вы, я, собственно, ничего такого не имел в виду. Впрочем, я тоже засиделся тут с вами, а у меня дела. Не такие, разумеется, важные, как лошадиные болезни, но все же.

Он резко поднялся, убрал конверт в портфель, распахнул дверь, не глядя уже на Марину.

— До свидания, не сердитесь. Я вам позвоню, узнать, как вы решили распорядиться письмами, — уже в дверях сказала Марина.

— Разумеется, — одними губами улыбнулся Сташевич.

Поздним вечером, вернувшись со студии, Олег Иванович заперся в кабинете. Елена, молоденькая театральная актриса и нынешняя пассия Сташевича, хлопотала на кухне, помня и свято веря в то, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок.

Сташевич налил в бокал изрядную порцию коньяку, развернул вощеный конверт, вытряхнул пачку смятых листков тонкой, истертой бумаги, увидел острые пики нацарапанных вкривь и вкось букв и вдруг едва не разрыдался от жалости к Егору.

Он читал письма до глубокой ночи, он выпил бутылку коньяка, не реагируя на испуганные завывания Леночки, которая тихо царапала запертую дверь. Один раз он рявкнул: «Брысь!» — после чего царапанье сменилось удаляющимся всхлипыванием.

Когда он закончил, за окном светало. А перед глазами стояли жертвы тюремной больницы — «кровавой харчевни», как называли ее заключенные. Фельдшеры давали им стрихнин, и потом заиндевевшие мертвецы в одном нижнем белье подолгу стояли в задних сенях больнички, пока за ними не приезжал грузовик, и другие заключенные перекидывали трупы в кузов, как бревна…

Прочитав всю пачку еще раз, он сложил письма в конверт и сунул куда-то на нижнюю полку книжного шкафа, между томами Большой советской энциклопедии. Домработница Лиза протирала от пыли только корешки массивных томов, не вынимая их из шкафа. Нужно будет придумать, как отослать их обратно.

Эта Марина — она просто сумасшедшая! То, что было написано Егором, — это никогда никем не будет опубликовано, он, Олег, в этом уверен! И слава богу! А о том, чтобы сделать на основе писем фильм, — об этом вообще не может быть речи! Как людям жить-то потом, зная такую правду? И что будет с тем, кто осмелится такую правду обнародовать? Во всяком случае, он, Олег, и не подумает рисковать своей шкурой из-за мертвецов, давно вмерзших в колымскую землю.

Если бы кто-то из его боевых друзей остался жив, возможно, Сташевич испугался бы их суда, и этот страх заставил бы его выслушивать обвинения в трусости и конформизме, заставил бы оправдываться, объясняться, мучаться.

Но друзья его были мертвы, и счет предъявлять было некому. Так, по крайней мере, он считал.

Что касается Марины. В конце концов, не такая уж она и красавица, решил для себя Сташевич. Леночка ничуть не хуже и на четверть века его моложе.

Утром, явившись на студию с темными кругами под глазами, злым и небритым, Сташевич первым делом вызвал помрежа Римму и приказал:

— Если женщина, которая была здесь вчера, ее фамилия Терехова, еще раз явится сюда или позвонит, меня для нее нет и не будет! Никогда не будет! Запомните это раз и навсегда!

— Хорошо, Олег Иванович, — промурлыкала довольная Римма, тайно ревновавшая шефа ко всем женщинам на свете.

Ярко светило июньское солнце, освещая свежую зелень холмов Пенсильвании.

Белоснежный особняк Холинеров стоял на высоком берегу озера.

Кейт поднялась на второй этаж. Макс торчал в кабинете возле мольберта, установленного напротив огромного, во всю стену, окна. Он раздраженно сбрасывал на пол очередной лист бумаги.

— Ну, в чем дело, дорогой? — ласково спросила Кейт, поднимая скомканный лист.

— Я не знаю… Я не хочу этим заниматься

— Но, милый, это приносит нам кучу денег! Глупо отказываться! И зачем ты тратишь время на наброски? Пиши сразу на холсте! Ты же знаешь, галерея возьмет любую написанную тобой картину!

— Кейт, оставь меня, не мучай. — глухо проговорил Макс.

— Ну, хорошо, хорошо, — она погладила его по плечу.

— И не надо гладить меня, как ребенка! — закричал он. — Я не сумасшедший! Во всяком случае, не на столько, на сколько тебе хотелось бы!

— Зачем ты так? — Кейт отдернула руку, развернулась, чтобы уйти.

— Извини, — удержал ее Макс. — Я не хотел обидеть.

— Ну что ты!

Она прижалась к нему, вдыхая запах его тела.

— Как мне нравится твой запах! — пробормотала она. — Ну, если не хочешь, не рисуй, я же не заставляю! Просто.

— Ты опять?

— Нет, нет, делай, что хочешь! То есть не делай ничего! В конце концов, мы отлично заработали за последние годы и удачно вложили средства. Ты можешь позволить себе вообще ничего не делать!

— Ну наконец-то моя строгая жена отпускает меня в отпуск! — рассмеялся Макс.

— Не делай из меня узурпатора! — Кейт взъерошила его пшеничного цвета густые волосы. — Как мне нравится эта твоя короткая стрижка! Ты мой любимый ежик! Ты помнишь, что сегодня у нас гости?

— Конечно! Патриция и Генри Ферри, Арни Парриш. И, разумеется, твоя любимая подруга Сандра.

— Точно! Я пойду в оранжерею, срежу цветов. А ты должен проследить, чтобы натянули сетку для тенниса!

— Есть, мой генерал! — улыбнулся Макс. — Но сначала искупаюсь.

— Идет!

Внизу раздался звук клаксона. Кейт выглянула в окно, радостно рассмеялась и помахала рукой.

— Ну вот, Сандра уже приехала!

— Как всегда на два часа раньше!

— Я сама просила ее приехать пораньше! Во-первых, она поможет мне приготовиться к приему, а во-вторых, мы сможем поболтать без посторонних.

— Вот это-то и есть во-первых, — с улыбкой поправил ее муж.

— Пусть будет так!

Она чмокнула его в щеку и убежала. Высокая, худенькая, коротко стриженая брюнетка. Сорокалетняя женщина-подросток. Быстрая, спортивная, деловая. Настоящая американка. Макс спустился следом, прошел гостиную, обставленную в колониальном стиле, вышел на террасу. Сенбернар Лео, дремавший в тени, тут же поднялся, подошел к нему, подставляя лобастую голову.