Фридрих Незнанский - По агентурным данным

Максу удалось добраться до дома незамеченным. Голова начинала раскалываться. Он едва дошел до гостиной, и упал в припадке.

Прошло два дня. Кончился уикенд, Кейт собиралась в город. Он лежал в постели, она поднялась в его спальню.

— Ну, как ты, милый? — Она ласково провела рукой по его пшеничным волосам.

— Все в порядке, — ответил он, не открывая глаз.

— Ты отпускаешь меня на работу?

— Конечно!

— Спасибо, дорогой. У нас послезавтра выпуск, они там без меня просто сгорят синим пламенем!

— Поезжай, мой огнетушитель! — постарался улыбнуться он.

— Какой ты ужасно милый!

— Передай Пенелопе, чтобы не беспокоила меня! Я буду спать!

— Хорошо, милый!

Она чмокнула его, обдав тяжелым, сладким запахом духов, которые он ненавидел, но стеснялся сказать ей об этом.

Шум отъезжающей машины…

Было слышно, как внизу Пенелопа хлопотала на кухне.

Он вышел из спальни, поднялся по крутой лесенке на чердак, отодвинул крышку, поднялся в заваленное хламом, нагретое солнцем помещение.

Поиск занял более часа. Наконец он нашел то, что искал. В картонке из-под обуви лежала перетянутая резинкой пачка писем. Он просмотрел конверты. Первое было написано в сорок шестом году, то есть девятнадцать лет тому назад. Последнее лежало отдельно и было датировано пятым июнем текущего года. То есть было получено две недели назад.

Он развернул его.

…

«Миссис Холинер! Видимо, это мое последнее письмо. Вы ни разу не ответили мне, но мои письма и не вернулись обратно. Ни одно из них. Следовательно, Вы их получили. Возможно, передали Максиму (или Мартину — я не знаю, как Вы его зовете), а может быть — нет. Скорее всего, последнее. Я не верю, что он не откликнулся бы на мою боль. Вашу жестокость я объясняю тем, что Вы презираете меня. За то, что когда-то я была вынуждена оставить любимого мной человека на руки чужих людей. И на Ваши руки.

Я во многом виновата. В моей жизни было много такого, от чего мне хотелось отречься.

Вероятно, Вы сделали для него все то, что должна была сделать я. Но так распорядилась судьба. Все эти годы я несла такое наказание, которое, видимо, соизмеримо с моей виной.

И скоро предстану перед судом, который посущественней Вашего, миссис Холинер.

Но, может быть (и, увы, вероятнее), Максима нет в живых. Тогда простите мне мою резкость — это следствие болезни.

Еще несколько строк я напишу Максиму, очень прошу Вас, если он жив, передайте ему это письмо!

Вера Гашинская»

Вера! Это она, Вера! Ее еще звали тогда другим именем. Виктория, Вита! Но настоящее имя — Вера! Это было во Львове… Еще были Егор и Олег. А сам он. Мартин Фегель!

Он достал из конверта второе письмо. Руки его так тряслись, что он едва не порвал бумагу.

…

«Дорогой Максим! Я умираю, умираю вслед за нашей девочкой, нашей Мартой.

Не знаю, читал ли ты прежние мои письма, поэтому сообщаю: Марта скончалась от передозировки наркотиков. Это началось, когда ей исполнилось шестнадцать и он начал приставать к ней. Она ничего не рассказала мне, просто ушла из дома, прибилась к общине хиппи. Когда я разыскала ее, она сказала, что наконец-то обрела нормальную семью, где все любят друг друга. Что я могла возразить? Она перебралась в Голландию и жила там. Я была безутешна, но ее отъезд, по крайней мере, развязал мне руки — я ушла от него, переехала в Фюр-стенфельбрук — это маленький городок неподалеку от Мюнхена. Пока была здорова, играла на органе в местном лютеранском приходе. Оказывается, у пальцев есть своя память. Я вспомнила даже сонату Бетховена. Ту самую, которую ты играл для меня к Доме культуры Львова двадцать лет тому назад. Помнишь?

В общем, на жизнь мне хватало, и все было бы неплохо. Год назад от Марты пришло письмо. Она сообщила, что родила ребенка. Мальчика. Господи, как я обрадовалась! Я звала ее домой, умоляла вернуться домой с малышом. Но было поздно. Спустя полгода какой-то грязный, длинноволосый парень позвонил в мою дверь и протянул завернутого в рваное одеяльце ребенка. Это был мой внук. Наш с тобой внук. А Марта была уже мертва.

Я осталась с малышом. Он такой замечательный! И очень похож на тебя.

Конечно, мне следовало обратиться к врачу гораздо раньше. Но у меня не было страховки. Потом, когда привезли ребенка — не было времени. А теперь уже поздно. Врачи дают мне два-три месяца. Я не боюсь смерти, но что будет с ним, с малышом? Вот что меня ужасает!

У него никого нет, кроме меня. Меня скоро не станет. Но, может быть, тебя тоже нет?

Первый раз за эти двадцать лет я усомнилась во всем… Когда-то я отказалась от тебя во имя твоей жизни. И все эти годы я продолжала тебя любить. Неужели все это напрасно? Умоляю, если ты жив, отзовись! Твоя навеки Вера»

Он еще раз взглянул на конверт. Обратный адрес: Фюрстенфельбрук, Бавария, Западная Германия.

Два-три месяца… один уже почти прошел…

Он собрал все письма, сунул их в карман халата, буквально скатился вниз, покидал в сумку самое необходимое, положил туда письма Веры, взял чековую книжку, водительские права. Душ, бритье, костюм, сумка, — через полчаса он выводил машину из гаража.

— Куда вы, мистер Холинер? — выскочила во двор Пенелопа.

— По делам.

— Когда вернетесь?

— Нескоро. На столе в гостиной лежит записка для Кейт.

— Хорошо, я передам миссис Холинер, — вымолвила ошеломленная Пенелопа.

Он выехал за ворота, чтобы никогда не вернуться в этот дом.

Теплое июньское солнце освещало привокзальную площадь, золотило купола величественного здания вокзала, играло бликами на яркой зелени прелестных елок, обрамлявших площадь.

Молодая женщина-экскурсовод говорила хорошо поставленным голосом:

— Дорогие гости нашего города! Мы рады приветствовать вас на львовской земле! Уже восьмое столетие чеканит Львов свою историю. Сегодня этот обновленный, цветущий город привлекает своей неповторимой красотой, славится крупными заводами, фабриками, учебными заведениями, музеями, творческими организациями.

Горожане обходили группу людей, едва кидая взгляд на привычную картину. Летом Львов принимал много туристов. Некоторые прохожие задерживали взгляд на этой группе, состоящей в основном из москвичей, которых отличал особый, бесцеремонный взгляд на окружающий мир.

В группе выделялись двое: мужчина с ежиком седых волос и светловолосый подросток. Это иностранцы, они тихо переговаривались по-английски и выделялись уже самим этим фактом. Иностранцы обычно приезжали отдельными группами, их сопровождали специальные экскурсоводы. Да и экскурсии велись на иностранном языке. Эти же двое стояли среди русских и с самым невозмутимым видом слушали русскую речь. Трудно было определить возраст мужчины — он был по-юношески стройным и подтянутым. Резкие морщины на худощавом лице с удивительно молодыми синими глазами. в общем, ему могло быть и сорок, и пятьдесят.