Фридрих Незнанский - По агентурным данным

— Поживее, товарищи! У нас обширная программа! И не бросайте бумажки на землю! — досадовала на туристов экскурсовод. Что у нас за люди? Еле живые, ей-богу. То ли дело американцы — первыми подошли, остановились так культурно. Ничего не жуют, ничего не бросают. Она вздохнула и заговорила, текст соскакивал с накрашенных губ гладкими горошинами:

— Холм Славы расположен на склоне горы, отсюда, как вы можете убедиться, виден весь Львов. Здесь захоронены воины и партизаны, павшие в борьбе за освобождение Львовщины от немецко-фашистских захватчиков. Здесь захоронены двадцать шесть героев

Советсвого Союза. Монумент, посвященный их памяти, расположен в центре Холма. Вы можете самостоятельно осмотреть надгробия. Через пятнадцать минут жду вас, товарищи!

Экскурсовод направилась к автобусу, почти тотчас следом за ней потянулись остальные. Пятнадцать минут экскурсанты смотрели из своих кресел, как пара иностранцев обходила каждое надгробие. Мужчина внимательно рассматривал надписи, мальчик шел рядом и был на удивление серьезен. Следом, в отрыве на два шага, плелся невыразительный человек в сером.

— Вот видите, товарищи, какой неподдельный интерес проявляют иностранные граждане к нашей истории, к нашим святыням! — не удержалась, укорила соотечественников экскурсовод.

— Так они в первый раз. А нам на каждой экскурсии эти «холмы» смотреть… Обсмотрелись уж, — ответил кто-то из задних рядов.

— Вы потише! И поосторожнее, — заметил чей-то немолодой голос.

— Да ладно.

— Молодой еще. — вздохнул тот же голос.

Но вот все расселись по местам, автобус выехал за пределы города, экскурсовод бодро продолжала:

— Коммунистическая партия и Советское правительство постоянно проявляют заботу о всестороннем развитии советского человека. Сокращенный рабочий день позволяет труженикам Львова больше времени уделять культурному отдыху, в частности туризму. И сейчас мы с вами проедем одним из туристических маршрутов, дорогой на Ужгород. Первая остановка в поселке Дубровицы, который попал в анналы истории края сразу после окончания Великой Отечественной войны.

Едва автобус выехал за городскую окраину, американец буквально приклеился к окну. «Чего он там увидел? — недоумевал серый мужчина. — Леса, поля и горы, как говорится.»

Они проехали около километра, вдруг иностранец тихо вскрикнул и сжал руку мальчика. Они оба смотрели теперь на поляну, едва закрытую от дороги высокими березами. Сквозь белые стволы просвечивала высокая трава и белые ромашки, орешник по окоему.

Да что это он так взвился? Надо будет отметить в отчете! И вообще смотреть за ним в оба!

Но борец за мир как будто почувствовал напряженное внимание сзади и никаких признаков волнения больше не подавал.

Автобус остановился на небольшой круглой площади перед выбеленной хатой. На стене, обращенной к дороге, была прибита дощечка. Под стеклом значилась надпись: «Дубровицкий сельсовет».

— Выходите, товарищи, — пригласила экскурсовод. — Встаньте вокруг меня. Вот так, хорошо, — удовлетворенно сказала она, отметив, что догадливые сограждане пропустили иностранцев вперед. И серого мужчину, разумеется.

— Итак, представим себе лето сорок пятого года. Июль месяц. Над головой сияет мирное небо. Представим себе разоренное войной село Дубровицы, где основное население вдовы, дети да старики. Есть в этом селе председатель сельсовета Мирослав Ковальский. Трудно было угадать в этом добропорядочном советском служащем опытного и опасного врага — руководителя подпольной диверсионной группы, немца Курта Домб-ровски. Эта группа держала в страхе весь Львов и окрестности. Взрывы, грабежи, убийства военнослужащих, партийных и советских работников — в общем, работа, направленная на дестабилизацию только начавшей налаживаться жизни.

Верным помощником Домбровски был Рудольф Зингер, который обосновался здесь же под видом демобилизованного солдата, Анджея Стронского. Враги задумали страшное: приближался праздник, посвященный Великой Победе, который должен был состояться во Львове, на стадионе, где теперь разбит парк, мы его проезжали, товарищи. Итак, близился день праздника, весь город должен был быть на стадионе. Люди собирались прийти семьями, планировались выступления физкультурников и артистов. Всего этого могло не быть, праздник мог обернуться большой бедой. Если бы не прозорливость и отвага трех простых людей: восемнадцатилетней Оксаны Швыдкой, тридцатилетней Марии Гощинской и Козьмы Шмакова, пятидесятилетнего охотника. Он первый заподозрил в председателе и его приспешнике опасных врагов. И поделился своими подозрениями с Марией и Оксаной.

Отважные женщины обнаружили в лесу тайник с оружием, принадлежащий Зингеру и Домбровски.

Но Рудольф Зингер выследил их. Он убил Марию и попытался скрыться, сбежать из села. Отважная Оксана с криком: «Стоять, фашистская нечисть!» — бросилась ему наперерез.

Силы были не равны, злодей убил девушку. Бандиты, приспешники Курта Домбровски, заняли село. Но Кузьма Шмаков сумел сообщить куда следует о коварных замыслах фашистских недобитков. Вражье логово было растоптано сапогами красноармейцев.

Кузьма Шмаков погиб в бою смертью храбрых.

Сейчас мы пройдем к монументу, который увековечил подвиг простых крестьян, мирных жителей, не испугавшихся вооруженных до зубов диверсантов.

Мужчина в сером растерялся: американец слушал экскурсовода и старел на глазах. Сейчас ему было все шестьдесят. Мальчик крепко держал его за руку, с тревогой смотрел на заблестевшие влагой глаза.

— Макс, ты в порядке? — тихо спросил он. Тот кивнул.

Толпа потянулась за экскурсоводом к памятнику.

— Все так и было? — тихо спросил мальчик.

— Нет, Алекс. Все было куда страшнее.

Венецианский кинофестиваль подошел к концу. Зал был полон, сверкал бриллиантами умопомрачительно красивых женщин, сиял белозубыми улыбками знаменитых мужчин.

Шла церемония вручения наград; ведущие — известный американский актер и не менее известная итальянская актриса — объявляли номинации. Явным фаворитом фестиваля был американский фильм о вьетнамской войне, об искалеченных судьбах простых американских парней, о судьбах их девушек, о товариществе, об утратах, о познании человеком самого себя.

Олег Иванович Сташевич, маститый советский кинорежиссер, лауреат Государственной премии, который привез на фестиваль свою эпическую киноленту, снятую по не менее эпическому роману русского классика, посмотрел этот бесхитростный американский фильм несколько раз. Фильм потряс его своей страшной и горькой правдой, перед которой все великолепие его картины, вся ее масштабность и грандиозность рассыпались в прах. Это чувство потрясения и. зависти что ли, не покидало его все эти дни. Он ехал на фестиваль в расчете получить главный приз, и отчетливо понимал, что награда достанется другому.