Фридрих Незнанский - Последняя роль

Турецкий покачал головой.

— Нет.

— С Катрин Денёв в главной роли!

— Сказал же — нет.

Бычихин снисходительно и вместе с тем раздраженно улыбнулся.

— Как же с вами, ментами, тяжело. Ну, хорошо. В этом фильме Катрин Денёв была нормальной замужней бабой. Без признаков психического расстройства. Но днем, когда муж уходит на работу, она шла в бордель и продавала свое тело всяким уродам и кретинам. И отнюдь не потому, что сгорала от страсти или истекала любовным соком.

— Это сложно, — сказал Турецкий. — Но правдоподобно. В жизни бывает много нелепостей. Так вы говорите, у Кати психическое заболевание?

— Ну да, — кивнул Бычихин.

— И что же, она лечилась? Стояла на учете у психиатра?

Актер вздохнул и покачал головой:

— Нет. Я много раз уговаривал ее пойти к врачу. Но она… она боялась, что все узнают.

— Подрабатывать в борделе — не лучший способ сохранить свою болезнь в тайне, — заметил Турецкий почти сердито.

— Она гримировалась. Да и принимала не всех. У нее мадам была договоренность. Думаю, Катя приплачивала ей сверх заработанного. Так сказать, плата за капризы.

Турецкий помолчал. Он, конечно, подозревал что-то подобное, но одно дело подозревать, а другое — получить своим подозрениям фактическое подтверждение. Рассказ артиста поверг Александра Борисовича в легкий шок.

— Кто, кроме вас, знал об этом? — спросил Турецкий, пристально глядя Бычихину в глаза.

— Никто, — ответил тот. — По крайней мере, я никому не рассказывал. Да и она, понятное дело, не распространялась. Разве что случайно… разговорившись… — Бычихин подумал и качнул головой. — Да нет, исключено. Она бы никогда и никому об этом не рассказала.

— Кроме вас.

— Кроме меня, — кивнул актер. — Но мы слишком долго знакомы. К тому же, она тоже знает немало моих тайн. Она считала меня своим другом и доверяла мне. Всегда. — Тут во взгляде Бычихина появилась тревога и он быстро спросил: — Надеюсь, я не совершил ошибку, рассказывая это вам?

— На этот счет можете не беспокоиться, — сказал Александр Борисович.

Актер облегченно вздохнул.

— Я вам верю. У вас удивительный дар убеждения, господин Турецкий.

— Ну, если я вас так убедил, ответьте мне еще на один вопрос.

— Задавайте.

— Вы не заметили, что в последние дни перед своим исчезновением Катя вела себя подозрительно беспокойно? Может быть, кто-то узнал о ее тайне и стал ее шантажировать?

— Шантажировать?

— Ну да, — кивнул Турецкий. — Ведь такого варианта нельзя исключать.

— Вы правы, нельзя. — Бычихин задумался и думал около минуты, затем перевел взгляд на Турецкого и сказал: — Вы знаете… а ведь она, и правда, была взволнована! Даже путала реплики на репетициях и забывала текст, а это случалось с ней крайне редко.

Турецкий подался вперед, как пес, учуявший добычу.

— Так-так, — тихо сказал он. — Дальше.

— Я не придал этому большого значения, — продолжил артист. — Вы, должно быть, слышали, что актеры — страшные эгоисты? Так вот, это полная правда. Я был занят собой и не обратил внимания на состояние Кати. Я бы и сейчас не вспомнил, если б вы не спросили…

— Она вам что-нибудь говорила?

— Пожалуй, нет. Но… — Во взгляде Бычихина замерцала догадка.

— Что? — нетерпеливо спросил Александр Борисович. — Что вы вспомнили?

— Однажды я видел, что Катя разговаривает с Прокофьевым на повышенных тонах. Это было примерно за день до ее исчезновения. Он уговаривал ее что-то сделать и очень сильно при этом горячился. Горячилась и Катя.

— О чем они говорили?

— Увы, — кисло улыбнулся Бычихин, — этого я не расслышал. Через три минуты был мой выход, и я как раз настраивался на роль. А когда я настраиваюсь на роль, остальной мир перестает для меня существовать.

Турецкий озабоченно нахмурил лоб.

— Значит, о чем они говорили, вы не слышали. Но вы подозреваете, что Прокофьев узнал о том, чем Катя занимается в свободное от работы время, и шантажировал ее?

— Я ничего не утверждаю, — сухо ответил Бычихин. — Но и ничего не отрицаю.

— И часто Прокофьев разговаривал с Катей на повышенных тонах?

— Что вы! Никогда! Он с нее пылинки сдувал. Обращался как с драгоценной китайской вазой. Даже если она была не права, он убеждал ее мягко, словно боялся, что от его громкого голоса она расколется пополам.

— Трогательная забота, — заметил Турецкий, усмехнувшись.

— А как иначе? Если б не папаша Кати, театру давно бы пришел кирдык. И потом… — Бычихин слегка замялся.

— Договаривайте, — сказал Турецкий.

— Это, конечно, всего лишь моё предположение, но мне кажется, что Прокофьев любит Катю.

— Ну, это не удивительно. Она прекрасная актриса. Ее ведь многие любят.

Бычихин покачал носатой головой.

— Вы не поняли. Любит по-настоящему: как мужчина любит женщину. Но повторюсь: это всего лишь моё предположение. — Актер вылил на ладонь лосьон из флакончика и принялся втирать его в лицо, разглядывая себя в зеркале.

— Вы думаете, что всё про всех знаете, — продолжил разглагольствовать Бычихин. — А между тем, это не так. Вы знаете лишь несколько соленых фактов, которые помогают держать вам людей в страхе и напряжении. Хороший подход. Но полной картины с таким подходом вы не получите. Вот вы, например, знаете, что Катя — не родная дочь Шиманова?

Турецкий удивленно вскинул брови, и артист, заметив его удивление, усмехнулся.

— Так вы не знали? Мать Кати изменяла Шиманову и зачала дочку от проезжего молодца. Несколько лет назад Катя каким-то образом узнала об этом. Она сделала анализ ДНК. У Шиманова она взяла образец крови, когда он спал… В ту пору он сильно закладывал за воротник, поэтому это было несложно.

— И что показал анализ?

— Он подтвердил Катины сомненья. Катя — не дочь Шиманова. Вернее, не родная. Хотя он всю жизнь заботился о ней, как родной, — в этом ему не откажешь.

Бычихин похлопал себя по щекам и покосился на Турецкого.

— Вижу, я вас озадачил? То ли еще будет.

— Что вы имеете в виду?

— Ничего. Если разговор со мной так вас изумил, то какого же будет ваше изумление, когда вы побеседуете с Прокофьевым. Не знаю, правда, как вы его «раскрутите». У вас на него есть что-нибудь?

Александр Борисович не ответил.

— Если нет, то к Прокофьеву лучше и не соваться. При всей своей внешней благообразности он мужик жесткий. Если наступите ему на «любимую мозоль», Иван Максимович вполне может послать вас к черту. — Бычихин вновь повернулся к Турецкому. — Кстати, вы беседовали с подругой Кати?

— С Анной Завидовой?

Бычихин покачал головой.

— Нет, с другой. С той, которую она никогда сюда не приводила.

— А есть и такая?

— Конечно. Катя считала, что театр — гадюшник, а артисты — крысы в бочке. И там, на воле… — Бычихин показал пальцем в окно. — У нее была подруга.