Фридрих Незнанский - Чеченский след

— Мы же честно хотели расписаться, — шептал, засыпая в свою очередь на нарах, Аслан. — Это же они вдруг стали против…

…Не хотел будущий тесть офицерскую честь заместителя командира по тылу пошатнуть, чтоб его единственная дочь с простым солдатом расписывалась. Да еще чеченцем…

Дождались весеннего увольнения.

Помчался Аслан к родителям. И застал больного отца, совершенно беспомощную мать. Отец не писал сыну о ее болезни в армию, чтоб не волновать напрасно, как он объяснил. От внезапно обрушившейся неизлечимой болезни мать превратилась в совершенно неузнаваемого человека — этакая сморщенная старушка, лишь отдаленно похожая на ту красивую, полную женщину, которую Аслан привык видеть. Отец тоже тяжело болел, но пока держался.

Маму выписали из больницы. Она знала, что умирает.

— Я понимаю, сынок, как тебе больно и страшно видеть меня, — говорила она сквозь слезы. — Но ты не переживай. Женщины, которая родила тебя, больше нет. Раньше ты мог бы гордиться и любоваться своей матерью! А теперь от нее ничего не осталось. Только одно больное сердце, которое все еще по-прежнему любит тебя. Как и в первый день, когда ты только что появился… Я так боюсь умирать! Не боли боюсь, не смерти. Мне страшно оставлять вас одних. Отец очень страдает. Мы же всегда были рядом! Только один раз он попытался поехать в Дербент один, без меня и без тебя. Доехал до Махачкалы и тут же примчался обратно! Кричал, ревновал, ругался, чтобы скрыть свою привязанность к тебе, ко мне. Помнишь, мы потом вместе поехали к морю?

— А ты была в крепдешиновом платье.

— Мальчик мой, ты помнишь такие детали?

— Очень красивое платье — красные и оранжевые цветы на желтом фоне. А на ощупь материал такой приятно шершавый…

— Помогайте друг другу. Не ссорьтесь. Отец очень любит тебя, но не показывает своих чувств. Он считает, что отец должен быть строгим и суровым. Как жаль, что не приехала твоя Лена. Мне так хочется перед смертью увидеть ее…

И в эту ночь Аслан висел на телефоне, стараясь дозвониться в часть, поговорить с Леной, упросить ее приехать, чтобы повидаться с умирающей матерью. Но связи не было. Какой-то обрыв на линии…

На следующее утро отец нашел мать мертвой…

Это оборвало и его жизнь.

Пока она болела, он еще хлопотал вместо нее на кухне, готовил ей какие-то протертые кашки, варил кисель из калины, готовил самодельный творожок…

А когда заботы отпали — и он раскис, опустил руки.

После похорон отец почернел и осунулся, потерял интерес к жизни. И превратился в неряшливого старика. Мог часами сидеть неподвижно на кухне, не сводя глаз с одной точки.

— О чем ты думаешь? — Аслан пытался его расшевелить.

— Ни о чем, сын. Мне больше не о чем думать. Мое время кончилось. Теперь ты думай о своей жизни. Я не буду жить без нее…

— Ну это как Аллах повелит.

— Мне он уже повелел. И я слушаюсь.

— А лебединая песнь? — Аслан хотел шуткой отвлечь отца от мрачных настроений.

— Уже спел, — поклонился отец. — Скоро меня не будет. Привози свою Елену Прекрасную. И живите в родительском гнезде долго и счастливо.

— За ней надо бы съездить.

— Ты уже документы сдал в школу?

— Да, приняли. Учителем младших классов.

— Вот и хорошо. Будешь скоро и моих внуков там учить. Хорошая была школа. Старые традиции. Настоящая гимназия.

— Очень хорошая школа. А почему вы в свое время меня туда не устроили?

— Не получилось, сын. Извини.

— Да нет…

— Поезжай скорее за своей Еленой. Привози ее, а то мы тут с тобой без женского руководства быстро плесенью покроемся.

Вернуться к Елене, бросив отца одного в таком состоянии? Это было просто невозможно!

Но почти каждый день и ночь Аслан часами накручивал телефон, стараясь дозвониться в воинскую часть, вызвать Лену. Лишь изредка это получалось. Лена плакала в трубку. Ничего толком не могла объяснить. Приезжать отказывалась. Ни одна, ни с родителями.

А однажды, в середине августа, с утра по всем каналам телевидения и по радио вдруг стали передавать одно «Лебединое озеро». Потом оборвалась вся телефонная связь. На пару дней все словно замерло…

А потом взорвалось, завертелось!

В Москве уже все, наверное, закончилось, а в Грозном детский поэт Яндарбиев организовал Вайнахскую Демократическую партию, направленную против уже раздавленного ГКЧП.

6 сентября они организовали мощный митинг, который потом захватил Верховный Совет Чечни.

По городу метались растерявшиеся менты:

— Дайте нам только приказ! Мы их моментально рассадим по камерам!

— А из Москвы приказывают никого не трогать, — шептались люди.

— Что происходит? — ужасался отец. — Что вы делаете с республикой? Яндарбиев никогда не был порядочным человеком! Он аферист и спекулянт. Причем спекулировал на самом святом, на детях! Кормил их своими дурацкими стишками… И сейчас он ничего, кроме банд, не может организовать. Как бы его партия ни называлась, это только банда головорезов!

И эти переживания ускорили кончину отца. Он так и не увидел доказательств своей правоты. Приезд авиационного генерала Дудаева он еще застал, а к 9 ноября, когда одним бездумным махом Руцкой ввел чрезвычайное положение и поставил войска в городе, отец уже был… в недосягаемых краях.

10 ноября вокруг Дудаева против русской армии и Руцкого сплотились на митинге почти сто тысяч человек.

В ответ из России прилетели и сели в Ханкале шесть бортов со спецназом МВД.

Трое суток ожидали военного вторжения…

По ночам жгли костры вдоль дорог.

На подступах к городу, опасаясь танков, перегородили все шоссе своими личными легковушками — бок о бок стояли поперек дороги дорогие иномарки и простые «Москвичи» с «Жигулями».

А однажды ночью произошло нечто совершенно невероятное.

На перекрестке возле Дома политпросвещения с двух пятнадцатитонных «КамАЗов» совершенно свободно и спокойно раздавали всем желающим новенькие, еще в смазке автоматы АКМ. Гранаты, патроны. В любом количестве… Бери — не хочу.

— Говорят, Гамсахурдия нам прислал в подкрепление, — говорили в городе.

Старухи от страха только лица руками закрывали.

А вскоре и началось по-настоящему…

— Аслан, время! Все уже ждут. Давай, парень, расскажи сегодня о бабах. По заявкам радиослушателей. У тебя было много женщин?

— Достаточно… — зевая, ответил Аслан.

Перед ним, раскрыв в ожидании забавы рты, сидят взрослые люди, не раз побывавшие в самых кровавых разборках, у каждого, наверное, такой жизненный опыт, что на сотню самых крутых рассказов хватит, а вот сидят ждут каких-то простодушных баек, хотят услышать глупое вранье про грудастых баб, про случайные амуры, любовь до гроба и про грубый секс.

— Когда у нас все безобразие началось, отец как раз только умер, — начал очередной рассказ Аслан. — А я тогда только устроился в самую престижную, самую крутую школу! Учителем английского языка. К зиме ближе дело было. Многие дети уже потеряли семьи. Ваххабиты зверствовали в городе, убивая любого нечеченца… Мы с детьми все жили прямо в школе. Естественно, голодали. Было холодно. Чеченских детей было мало, их разобрали по домам, по соседям. В моей группе осталось всего человек десять. И только одна девочка чеченка. А так… Два еврея, украинец, татарин, два ингуша. И трое русских. Я так подумал, что мы тут скоро все дуба дадим. Нас либо подстрелят случайно, либо подорвут, либо разбомбят. А скорее всего, мы сами от голода и холода подохнем. Они же маленькие, быстро замерзают… И все время хотят есть.