Фридрих Незнанский - Чеченский след

В Чечне этот суд внедрили во время последней войны. Исторически здесь никогда не распространялись нормы шариата, а все вопросы решались советом нации — мехк-келом. Шариат — правовая школа Саудовской Аравии, а шариатские судьи, ставшие носителями высшей судебной власти в Чечне, получили образование в арабских странах. Вследствие этого было понятно, да и никем особо не скрывалось, что арабские страны финансируют чеченские экстремистские группировки.

Я вдруг вспомнил, как одна моя однокурсница на экзамене начала ответ по вопросу об этом суде со слов «Шариатский суд находится в Шариате». Кажется, все, кто находился тогда в аудитории, просто лежали от смеха в течение пяти минут как минимум. На самом же деле происхождение названия этого суда довольно простое — так назывался свод законов в Коране.

Но сейчас мне было не до смеха. Этих моих скудных исторических сведений явно не хватало, чтобы найти еще доказательства невиновности Магомадова. Поэтому, недолго поразмышляв, я вновь направился к Перелейко — в любом случае его стоило поблагодарить за оказанное содействие.

В приемной, выслушав от охранника ставшее уже привычным «Ждите!», я покорно уселся на лавку и погрузился наконец в изучение полученных вчера бумаг. Там были вещи мне уже известные от самого Магомадова — о том, как он попал в Чернокозовский изолятор после разгрома банды Бараева, и о том, что именно Бараев принудил его к сотрудничеству.

— Место встречи изменить нельзя? — Юлин голос оторвал меня от протоколов. — Ты уже вернулся?

Она пыталась говорить беззаботно, но была явно расстроена.

— Вернулся, — ответил я. — Как твои родственники?

— Потом, — отмахнулась Юлия, погрустнев еще больше. — Я так и знала, что тебя здесь нужно будет искать…

В это время в комнату зашел Перелейко, который выглядел, кажется, еще более усталым, чем вчера.

— А, — безрадостно сказал он, протягивая руку в знак приветствия, — это вы… Я уже в курсе, что с вами вчера приключилось, можете не рассказывать. Вы просто счастливчик, в рубашке родились. Так чем могу быть полезен? — без всякой паузы спросил он, так и не дав мне вставить ни слова.

— Видите ли, — начал я, соображая, как проще объяснить ему свою новую проблему, как он вновь перебил меня:

— Только давайте скорее, у меня есть только десять минут.

Я не обиделся на подобную невежливость — и без того было видно, что Перелейко человек крайне занятой.

— Посоветуйте, где можно найти протоколы допросов шариатского суда? — спросил я уже безо всяких вступлений.

— Ну вы скажете, молодой человек… — Перелейко покачал головой. — Это же просто полевой суд, типа трибунала. Процессы чаще совсем не документируются. Самая обычная вещь — просто расстрелять безо всяких допросов, но под прикрытием законов шариата. Впрочем, вы, конечно, можете попробовать… — Он вырвал из блокнота клок бумаги и, склонившись над столом, что-то там написал. — Вот адрес, возможно, уцелели какие-то документы.

Я поблагодарил Перелейко за содействие, и мы распрощались.

— Ну так и что у тебя? — спросил я Юлию уже на улице.

— Ничего хорошего, — вздохнула она. — Все погибли — и тетя, и дядя. Во время наступления федеральных войск. — Она помолчала. — Они меня так любили, в гости все время звали, когда еще войны не было. А я им даже не писала почти…

От одноэтажного здания, адрес которого написал на бумажке Перелейко и найти которое оказалось делом довольно сложным, остались в основном только обгорелые стены и прохудившаяся крыша. Впрочем, внутри, как ни странно, уцелели большие железные шкафы с бумагами, — видно, местному населению оказалось не под силу вынести их отсюда.

— Да, — сказала Юлия, обозрев эти необъятные хранилища, — если здесь и можно что-то найти, то на это уйдет по меньшей мере месяц.

— Надеюсь, что меньше, — только и оставалось сказать мне, в то время как мысленно я поблагодарил высшие силы, что мне хотя бы помогает Юлия.

Мы рылись в оставшихся бумагах до самого вечера, не осилив и десятой части того, что там было.

— Может, заночуем прямо здесь, — предложила Юлия, когда уже стало так темно, что дальнейшие поиски были просто бессмысленны. Надо сказать, что такая мысль уже приходила мне в голову. Видно, все-таки придется в этот раз влезть в шкуру бомжа. Я взглянул на часы и понял, что этого не избежать — на дворе уже был комендантский час.

Юлия тем временем бродила по разным комнатам здания, — видно, надеясь найти мебель, пригодную для ночлега. В животе у меня неприятно бурлило, и я вспомнил, что сегодня не ел ничего, кроме скудного завтрака, которым меня угостила жена Ахмеда.

— Эй! — раздался вдруг голос Юлии откуда-то издалека. — Иди сюда!

— Что там? — Я поспешил к ней.

Она сидела перед большим выдвинутым ящиком, забитым видеокассетами.

— Да тут у них целый архив! Видеопрокат можно открывать.

Кассеты были рассортированы по датам. Я полез в чернокозовские документы и нашел число, когда, по утверждениям Магомадова, его судил шариат. К счастью, мы нашли пленку, датированную тем же числом. Осталось только проверить, что именно на ней записано, но это уже только завтра…

Назавтра, несмотря на крайне неприспособленное для здорового сна помещение, я проснулся бодрым и полным надежд и даже что-то мычал себе под нос. Юлия же, напротив, погрустнела еще больше. Но на мои расспросы упорно отнекивалась.

Я очень рассчитывал на то, что на кассетах обнаружатся нужные мне доказательства: при мысли о дальнейших поисках среди бумаг мне становилось не по себе. Обращаться к Перелейко по поводу видеомагнитофона очень не хотелось — я и так отнял у него достаточно времени. Что же делать? Тут я вспомнил, что видел в доме у Ахмеда телевизор.

Хотя самого Ахмеда дома не было, нам открыла его жена. Она даже, кажется, не очень удивилась моей просьбе посмотреть кассету. Увела детей в другую комнату, как только я предупредил, что это совсем не для их глаз, и тактично вышла сама.

Я не стану описывать всего, что там было. Хоть мы и поставили кассету в режиме быстрого просмотра, вскоре Юлия тоже вышла из комнаты, не в состоянии всего этого видеть. Расстрелы сменялись пытками и телесными наказаниями. Уже ближе к концу, когда я почти потерял надежду, на пленке мелькнуло лицо Магомадова. Я остановил перемотку и поставил на воспроизведение с нормальной скоростью. Магомадова осудили на триста ударов палками за укрывание детей иноверцев — примерно так звучал приговор. Я выключил видеомагнитофон, достал кассету и вышел из комнаты. Пора было возвращаться домой.

За Асланом пришли в камеру. Аслан с трудом встал, заложил руки за спину, и охранник защелкнул на них браслеты. Аслан вздохнул. Видимо, опять будут издеваться. А что? Поели, пообедали, теперь скучают — так сказать, хлеба и зрелищ… Тело болело, нижняя губа распухла. Время для допроса вроде бы было неподходящее — но кто их там разберет… Может, это, так сказать, неофициально, личные инициативы. Охранник провел Аслана по коридорам, позвякивая ключами, открыл дверь одной из одиночных камер — неужели переводят? И втолкнул Аслана внутрь, не позаботившись снять наручники.