Гэвин Лайл - Ровно в полночь

Мэгенхерд спросил:

– Мистер Кейн, когда мы спорили об отношении к полиции, вы заявили, что о морали говорить не будете. Почему?

Мы с Харви переглянулись. Старый хрыч за несколько часов не произнес ни слова – и неужели разродился?

– Ну, я спокойно отношусь к людям, которые спешат в Лихтенштейн, чтобы избежать налогов.

– Вы могли сказать "уклониться", мистер Кейн.

– Нет, мистер Мэгенхерд. Разницу я знаю. Уклоняться незаконно, а вы, конечно, законов не нарушаете.

– Но поступаю аморально?

– Мораль – вещь сложная. Вы поддерживаете фирмы во Франции, Германии, Италии, но не власти этих стран. Только и всего.

– Любая власть может решить, что ей недостает моих денег, и вполне законно постановить, что я их должен ей отдать.

Голос его скрежетал, как стальные шестеренки.

– Так поступить никто им не мешает. И если я заплачу, то стану глубоко моральным человеком.

– Сомневаюсь, мистер Мэгенхерд. Я бы сказал: вы или согласны платить, или нет. А вот должны ли вы платить – уже другой вопрос. Не нужно смешивать закон с моралью.

– Вы можете объяснить разницу?

– Не думаю. Но мораль границы не меняют.

Харви хмыкнул. Мэгенхерд помолчал.

– Но тогда, помогая мне, вы попадаете в щекотливое положение, мистер Кейн... Мсье Мерлен сказал по телефону, что вы хотели гарантий моей невиновности по выдвинутому против меня обвинению, и того, что мне нужно спасти свое состояние, а не украсть чужое. Значит вы хотели убедиться, что с моралью у меня все в порядке. – В его голосе все так же звучал металл.

– Мораль – вещь относительная, мистер Мэгенхерд. Сейчас я бы сказал, что мораль на вашей стороне, а не бандитов из Тура. Вы никому не угрожаете, а вас пытаются убить. И мне легко себя уверить, что я – на правой стороне.

– Но вы поверили мсье Мерлену насчет того... другого обвинения?

– Мерлен подтвердил, что обвинение ложное, а он адвокат авторитетный. И я кое-что знаю про обвинения в насилии.

Харви оживился:

– Да? Расскажите поподробнее.

– Во-первых, в таком деле не нужны свидетели. Все, что нужно – знать место и время, когда там находился нужный человек, да еще уговорить кого-нибудь пожаловаться, что именно там и тогда ее изнасиловали. А если суметь уложить их в постель, то можно получить еще и медицинское заключение. В любом случае все будет принято на веру – ее слова против его. И даже если до суда дело не дойдет, репутация человека будет запятнана. И недостаток этих обвинений в том же, в чем и преимущество: все зависит только одной женщины. Если она лжет, значит продалась, а продавшись раз продаст и дважды. Достаточно ей заявить, что обозналась – и делу конец.

– Я не выбрасываю денег на ветер, – последовал стальной ответ.

Мы с Харви переглянулись. Он хмыкнул, но продолжал молчать. Я на миг задумался. Потом сказал:

– Но мистер Мэгенхерд, вы бы даже сэкономили. Положим, поручили бы мне встретиться с этой женщиной. Я бы договорился, заплатил на пару тысяч больше, и все равно все это обошлось бы вам в половину цены нашего путешествия. И никакого риска. Неужели как деловому человеку вам это не пришло в голову?

– Человек – не только бизнесмен. Мораль тут...

– Мораль? Кто вспомнил про мораль? – едва не заорал я и тут же сбавил тон. – Мы говорим о ложном обвинении. Причем тут мораль? И если уж говорить о морали, то почему не защитить себя в суде?

– Мистер Кейн, я размышлял об этом гораздо дольше вас. Говорил он спокойно и очень уверенно. – Я ничего не выиграю, обратившись в суд. Зато есть риск, что по ошибке суд может объявить меня виновным. Перекупать же показания я не хочу. Почему я должен платить, если я прав? Вот причем тут мораль.

Надолго повисла пауза, только гудел мотор да свистел ветер. Потом Харви заметил:

– Лучший способ остаться богачом – считать деньги, намазав клеем пальцы.

– Мистер Лоуэлл, а вы не думаете, что не только бедняки, но и люди богатые должны тратить деньги с толком?

Харви заявил:

– Мистер Мэгенхерд, меня никогда не волновало, как тратят деньги богачи. Но вашу точку зрения можно понять.

По гримасе Мэгенхерда невозможно было уловить, недоволен он или улыбается. Но за солидной сытой физиономией вдруг проступило аскетическое лицо шотландского проповедника, мечущего громы и молнии с каменного алтаря.

– Его точку зрения можно понять, – буркнул я. – Его империя на грани краха, но свои принципы он отстоял.

Теперь все надолго замолчали. Небо снова затянуло серыми клочьями облаками, которые не собирались разродиться дождем, а просто прикрыли солнце. День начинался кислый, как выдохшееся пиво.

Под стать ему было и настроение, и я убавил скорость. Харви периодически сообщал мне номер очередной дороги, на которую следовало свернуть. Мэгенхерд с девушкой вообще не подавали признаков жизни.

Около пяти мы проскочили Конде-ан-Фень и въехали в предгорья.

Харви заметил:

– Теперь мы едем магистрали, не из главных, но...

– Не волнуйтесь, эти места мне уже знакомы. Попав сюда, я должен был почувствовать себя гораздо лучше, но вместо этого хоть перестал чувствовать все хуже. Здесь можно было гнать вовсю – пустынные дороги изобиловали поворотами, зато они просматривались далеко вперед. Оставалось только вовсю работать газом и тормозами.

Мы нигде не останавливались. Пассажиры не просили, я сам не предлагал: боялся, что не захочу потом трогаться с места.

Сен-Флу мы обогнули с юга, потом миновали Ле Пью. А еще через двадцать минут покатили по узкой извилистой дороге, обе стороны которой огораживали каменные стены, густо заросшие мхом.

Щит с названием деревни, сбитый каким-то лихачом, сообщал: "Динадан". Я остановился, не доехав до поворота, за которым начиналась деревня.

Харви устало повернулся ко мне:

– Попробуем на ферме?

– Нет, лучше в деревне.

Он кивнул на обочину.

– Четыре телефонные линии. Тут могут быть и жандармы.

Я только кивнул в ответ, вылез из машины и потянулся. Тело словно окаменело, суставы хрустели. Оставалось надеяться, что в Динадане мы найдем все, что нужно: у меня не было больше сил.

– Я прогуляюсь.

Перейдя дорогу, я открыл калитку в каменной ограде, за которой оказалось деревенское кладбище. Видно, Динадан – деревня старая, ибо кладбище оказалось изрядных размеров. И смотрелось куда лучше самой деревни. Там тесно лепились продуваемые ветрами ветхие домишки. Тут могилы выстроились аккуратными рядами, прибранные и ухоженные. И разнообразия было куда больше, чем в деревне. И большие склепы, утопавшие в цветах, защищенных от ветра стеклами, и простые плиты, лежащие прямо на земле. И любые варианты между этими крайностями. Но любая могила ухожена, надписи разборчивы, что мне и требовалось.