Владимир Ерашов - Мушкетёры Тихого Дона

Так… заглянул случайно… узнать, может, какая помощь требуется? И окажись на его месте кто иной, именно так бы он и поступил, но только не Ермолайка Дарташов из древнего казачьего рода Дартан-Калтыка…

– Что стоишь, аки аршин проглотил? – с этими словами второй истец, крадучись бочком, незаметно приблизился к Дарташову на расстояние в пять шагов, повернул к нему своё одутловатое лицо, и пытливо впился в него своими красноватыми глазками.

Видимо, так и не прочитав в суровом казачьем взгляде ничего для себя утешительного, истец пошёл на тактическую хитрость. Для чего он широко раскинул руки и попытался изобразить на своем испитом лице какое-то подобие добродушной улыбки. В результате получилась исполненная коварством отвратительная гримаса, заставившая Ермолайку ещё больше внутренне собраться и подготовиться к грядущему бою…

Предчувствие прирожденного воина и на этот раз его не обмануло. Сделав в направлении Дарташова еще пару шагов, истец, как бы случайно, свёл вместе раскинутые перед тем руки, и тут из левого рукава его красной котыги его правой рукой внезапно был выхвачен нож. Лезвие ножа, оказавшегося в опасной близости от Ермолайки было обоюдоострое и на конце искривлённое… «Не иначе, как турский ханджар » – профессионально определил Ермолайка угрожающий ему тип оружия. «Хоть бы лезвие не отравлено было»… Но эти мысли промелькнули в его голове уже независимо от происходящих действий…

…Коварный выпад ножом, молниеносно проделанный истцом в Ермолайкину грудь, причем профессионально направленный прямо в сердце, учитывая то обстоятельство, что в настоящий момент он был без куяка, запросто мог бы оказаться для Дарташова роковым…

Но на то и был наш Ермолайка казаком, да ещё и не простым казаком, а настоящим донским характерником , что его тело прирожденного воина, само по себе, без всякого участия разума, умело спасать его в сложных боевых ситуациях. Не тратя драгоценное время на попытку отскочить назад или в сторону и оставаясь стоять на месте, Ермолайка резко развернулся к траектории удара левым боком, одновременно чуть отклонив назад корпус. Благодаря этому нехитрому приёму вместо казачьего сердца нож истца проткнул только воздух, слегка чиркнув по ткани архалука…

Увидев руку с ножом, там где он и прогнозировал, то есть прямо перед собой, Ермолайка положил свою правую ладонь на запястье истца и несильно дёрнул её вперёд, используя еще не до конца затухшее движение выпада. В результате противник развернулся, став к Ермолайке боком… При этом, находясь к противнику также боком и продолжая удерживать навытяжку руку с ножом правой рукой, свою левую руку Ермолайка выкинул в сторону бородатого подбородка истца.

Накинув тыльную сторону ладони на гортань противника, Дарташов одновременно подсёк правую ногу истца прямой подсечкой своей левой ноги. Сочетание нажатия ладони на гортань с одновременной подсечкой ноги, дало эффект казачьего «коромысла», в результате которого противник, как ему и положено, кулем упал на спину, высоко подбросив вверх подсеченную ногу. Правая же рука Ермолайки при этом так и оставалась держать истцовую руку с ножом, поскольку любому казаку известно, что пусть даже противник и повержен, но пока он жив, бесконтрольно оставлять оружие в его руке никак нельзя…

Потому, чуть ослабив хватку, кисть Дарташова слегка переместилась вверх, и, достигнув лежащих на рукоятке ножа пальцев противника, резко стиснула их в крепкий зажим и тут же совершила вращательное движение по траектории сверху вниз. Лёжа на спине, истец вскрикнул от боли и с натугой выдернул свои расплющенные болью пальцы из-под кисти Дарташова. Всё. Теперь турецкий ханджар был полностью в Ермолайкиной руке. Для пущей надежности, врезав носком ичиги в правое подреберье противника, и тем самым надолго выведя его из боя, Ермолайка от греха подальше закинул нож в сторону, после чего двинулся к другому истцу.

Увидев столь быструю и эффективную расправу над своим сотоварищем, второй истец начал пятиться от Ермолайки назад, что-то лихорадочно нащупывая у себя за пазухой. Наконец-таки нащупав искомое, истец выхватил из-под котыги небольшой пистоль и со злорадной ухмылкой направил его прямо на Дарташова. Оперативно (чувствовалась сноровка) взведя курок и откинув полку для пороха, истец со страшным грохотом выстрелил, целясь Ермолайке прямо в голову…

Только вот незадача, пока он выцелив казака, с максимально возможной скоростью готовил пистолет к выстрелу, взводя большим пальцем курок и открывая полку с затравкой, Дарташов резко нырнул вниз и сделал по полу два кувырка через голову (благо, он сегодня был не только без куяка, но и без сабли). Тем самым он не только сократил дистанцию до противника, но и пропустил выпущенную пулю над собой, предоставив ей возможность с визгом и грохотом врезаться в оконную раму, вызвав осыпание оконной слюды. Неожиданно вынырнув из облака порохового дыма прямо перед незадачливым стрелком, Ермолайка уже было собрался окончательно вывести его из строя, но… не успел…

– Ах ты, аспид окаянный, ишь… ещё палить в хате удумал… – неожиданно донеслось до Ермолайкиных ушей, после того как истец вдруг неожиданно обмяк и сполз вниз, грузно осев задом на дощатый пол. А за его спиной показалась прекрасная в своем праведном гневе Костянка, державшая в руках извечное оружие всех русских женщин – внушительных размеров скалку для стирки белья.

Это была их первая встреча наедине…

Ни пороховой дым, ни разгром в избе, ни даже валявшиеся и постанывающие истцы – ничто не могло остановить того непередаваемого восторга любви, который впервые в жизни полностью охватил Ермолайку. Не в силах совладать с собой, перепрыгнув через оглушенного истца, он, широко распахнув объятия, неудержимо бросился к предмету своих тайных воздыханий. Оказавшись в непосредственной близости от Костянки, Дарташов со всей неуёмной страстью вольной казачьей души схватил обеими руками её правую руку и… пылко прижал её к своему гулко бьющемуся сердцу…

К тому самому, которому всего несколько секунд назад смертельно угрожало искривлённое лезвие турецкого ханджара… Гул казачьего сердца, пульсируя в прижатую к груди Дарташова женскую ладошку, казалось, перерос в раскатистые удары колокола и наполнил всё естество Костянки невиданной слабостью и истомой. От подобного впервые испытанного чувства она пошатнулась, еле-еле устояв на внезапно задрожавших ногах…

И неизвестно, что бы было в дальнейшем между двумя влюбленными сердцами, случись подобный эпизод между двумя молодыми людьми, где-нибудь в Париже или, например, в Венеции. Но то, что было возможно там, здесь у нас на Руси было абсолютно недопустимо, потому как «сие есмь прелюбодеяние, сиречь грех зело срамной»…