Сергей Ермолов - Принуждение к миру

Перебегать улицу под неконтролируемым обстрелом, то стихающим, то внезапно возобновляющимся, не хочется, и мы до последнего шанса ищем подходящую причину чуть отсидеться и отдохнуть, оттягивая неприятную ситуацию выхода на открытую, насквозь простреливаемую площадку.

Не забегай вперед. Спина – удобная мишень.

Пулемёт противника работал с господствующей высоты, из окна первого этажа красно-кирпичного особняка. Ранее, в два ствола стреляли и со второго этажа, но их уговорили замолчать из гранатомёта. Больше у нас одноразовых гранатомётов не осталось, и мы мирно лежали под сваленными в баррикаду деревьями и ждали затишья. И оно наступило.

Момент попадания снаряда в дом чудовищно красив. Столб стройматериалов метров на десять вверх, кирпичная стена, рассыпающаяся на весь двор, искры и фиолетовые разводы на небе.

Выходим из квартала. Приглушенное эхо взрывов и назойливый треск автоматных очередей становится громче, а значит и ближе.

Я боюсь пошевелиться и застываю, с трудом сдерживая дыхание. Пульс отдаётся в ушах и сотрясает всё моё, быстро покрывшееся мелкой испариной. Сердце бьётся так громко, что, кажется, выдаст меня своим грохотом.

Площадь перед домом покрывалась разрывами. Содрогавшийся воздух бил в барабанные перепонки. В многострадальную заднюю стену со звоном ударил крупный осколок. Миномёты перепахивали площадь ещё минут пять.

Нельзя забегать вперед, нельзя отставать: на звук – выстрел, на вспышку – выстрел. Слушать команды, видеть цели, контролировать патроны. Вылетел трассер – значит на подходе последний – быстро на колено – перезарядка – снова вперед: очередь – укрытие, две – укрытие; перебежка – опять очередь – опять укрытие. На трупы не наступать – могут быть с гранатами, сильно не прыгать – можно потерять свои.

Вперед и вверх, но не зарываться, помнить, что угол – опасность, проем – опасность, сначала очередь, потом сам. На открытом месте не тормозить, на ходу не стрелять – все равно не попадешь, а скорость и маневр смажешь. Целиться двумя глазами: один на мушке – второй на макушке, первый работает на атаку, второй на оборону…

Из дома напротив раздаются выстрелы. Боец возле меня хватается за руку и падает. Все тут же пригибаются и начинают стрелять в подъезд пятиэтажки. Я хватаю бойца и волоку его к БМП. Вроде только в руку попали. Повезло.

Граната попадает в окно на первом этаже. Промазал. Вскоре раздается взрыв и из окна вылетают осколки и прочий мусор. На третьем этаже заговорил пулемет – тот самый, по которому я пальнул в первый раз.

Затем я швырнул туда ручную гранату. Возможно, после этого я пошел бы и дальше, но обнаружил, что в автомате у меня остался один рожок патронов и одна ручная граната. В горячке боя я на это не обратил никакого внимания. Нужно было бежать отсюда, тем более что моя стрельба в самом тылу неприятельских сил наделала переполох. Я же вместо этого, пройдя немного назад, высунулся из-за обрыва и увидел в небольшой ложбине в сотне метров от меня с десяток бойцов противника и открыл по ним огонь.

Время шло, а стрельба не только не стихала, а наоборот, становилась всё сильнее. Автоматные и пулемётные очереди перемежались взрывами мин и снарядов. В подъезде зазвенели стекла. На лестничных площадках, в квартирах стало небезопасно, пули и туда залетали. В стекла окон стали биться птицы, ища у людей защиты и спасения. Огонь был очень плотный. Разрывы мин и снарядов ухали где-то рядом, поражая и пугая своей мощью. Люди без всякого стеснения стали всё теснее прижиматься к полу. Приблизиться к окну никому и в голову не приходило.

Уличный бой – это что-то вроде таёжного бурелома. Не ведаешь, когда, с какого боку и что на тебя свалится – кто, где и откуда стреляет.

И вновь – броском вперёд, а где и ползком, перебежками от дерева к дереву, по ярким цветам и веткам, сбритым осколками и автоматными очередями. Только вперёд! …Выдержали бы нервы. Самое желанное сейчас – увидеть врага вблизи, тогда всё понятно.

Взрывы гранат, беготня по коридорам, этажам, автоматная трескотня, звон стекла, крики и ругань! Короткая, буквально на миг тишина. И снова оглушительная пальба внутри гулкого здания, топот над головой.

В руках автомат, ноздри раздирает запах пороха, уши закладывает резкий звук разорвавшихся гранат, глаза не успевают моргать от стрекота автоматных очередей и свистящих над головой пуль.

Оставшиеся в живых бойцы рванулись в разные стороны, стараясь занять новые огневые позиции.

Сразу за нами из боя начинают таскать раненных. Привозят полную бэху, шесть человек. Все с пехоты. Почти все срочники. Один обожжен. Просит курить и пить. Прикуриваю сигарету и вставляю ему в губы. С водой сложнее. У второго в руке тонкая щель сантиметров семь длинной. Перебита артерия. Кровь идет сгустками. Запах у неё такой… свежатины, как в мясной лавке. Третьего несут – ноги перебиты. Четвертый… Четвертому здоровый осколок ударил в грудь, рассек ткани и чуть-чуть не дошел до легкого. Огромная зияющая дыра. Красное мясо. Но парень идет сам – в шоке еще – и легкое, кажется, не задето. Повезло.

Раненых уже перевязали более основательно, каждому вручили сигареты и они теперь, блаженно щурясь от солнца и сигаретного дыма с благодарностью смотрели на своих товарищей, которые вытащили их из этого ада. Среди разведчиков, рассевшихся вдоль забора, то тут, то здесь вспыхивал смех, слышался неестественно громкий разговор людей, только что перенёсших смертельную опасность. Лица из бледно-землянистого цвета приобрели нормальный цвет и только продолжавшие лихорадочно блестевшие глаза, выдавали внутреннее напряжение.

Под стеной школы лежит солдат. Тело вздулось, голова, грудь и плечи от жары стали совсем черные. Запах уже очень тяжел. Хорошо, что сегодня еще ничего не ел.

На соседней улице еще один, рядом с очередным сожженным танком. Голова расколота и на неё надет целлофановый пакет – чтобы не смотреть. В перевернутой рядом каске красно-серое. Неподалеку еще тел пять – их по очереди обыскивает какой-то человек, отвернув голову и зажав нос. Достает документы.

Вокруг воняет гарью. И людским страхом. Там, только там, понимаешь, что у страха есть свой запах.

Я почувствовал, как участился пульс, как изменилось дыхание. Он никуда не бежал, но дыхание, тем не менее, срывалось, как после быстрого подъема по лестнице на двадцатый этаж. Руки начали дрожать. Ладони вспотели.

Стены заходили ходуном – удар за ударом, взрыв за взрывом – посыпалась крошка, загремели фляги, котелки, запрыгали лавки. Вспышки выстрелов заискрились повсюду: веером, снопом, фонтаном огня. Казалось, бетонные плиты не вынесут этой мощи и вот-вот развалятся… Но нет – пока стояли.