Юрий Селивёрстов - Аллегро с Дьяволом – II. Казань

– Домой вернусь. Домой хочу… И армией, и горами этими сыт по горло. На север ехать нет никакого желания. В поле хочу, хлеб сеять. Я люблю в поле работать. Хлеб домашний хочу, чтоб только из печи. Ты ел когда деревенский хлеб, Пастух?

– В магазине продавали «сельский» хлеб.

– В магазине… Ты после армии ко мне в гости приезжай, я тебя настоящим хлебом накормлю. Домашний хлеб, когда он только из печи – у него такой дух, такой аромат… Как тебе объяснить… Это как песня, как душа… Да с парным молоком… Ничего больше не надо, ни денег, ни севера… Косить хочу… По росе босиком хочу… – Леший замолчал и мечтательно уставился на редкие облака, он был где-то далеко.

– Ты стихов случайно не пишешь, а, Леший?

– Пишу, только не показываю никому, – удивленно ответил Сергей. – А ты откуда узнал?

– Догадался. Дашь как-нибудь почитать, ладно? – Леший только кивнул в ответ.

– А с женой как решил?

– А что с женой? Я ее уже давно простил за измену… Обидно было, что наврала тогда. Ну, случилось – случилось… Сразу бы покаялась, так я бы домой сразу после срочной вернулся, наверное… Бить, конечно, я ее не буду. Я вообще не понимаю, как так можно бить бабу, а потом целовать? Хотя, говорят, некоторым вроде как нравится… Ольга не из таких… Или я не из таких…

У меня условие будет только одно. Приеду – скажу: «Хочешь жить, будет! только никаких абортов. Сколько даст бог детей, столько и будешь рожать». А не согласится – разведусь к черту.

– Бабы хитрые стали, двоих-троих родят, редко кто четверых, а потом случись что – они шасть в район, в поликлинику на аборт и все…

– Когда я призвался, мы из района в город на электричке ехали. Автобус должен был увезти, да водила запил, а остальные или заняты, или сломаны. Вот мы на электричке и поехали. Там кто-то газету оставил, а в ней большая статья о вреде абортов. Ну, там, как вредно для женщин, что рождаемость падает, что-то еще, не помню. Но я никогда не забуду место, где описывали поздние аборты. Там уже человечек угадывается. И когда их щипцами по кусочку вытаскивают, видно: вот ручку оторвали, вот ножку, вот головку щипцами раздавили. И это в утробе матери, в самом, казалось бы, безопасном месте для ребенка его так… – Леший скрипнул зубами и на некоторое время замолчал.

– Я как представил, что не дай бог, моего ребенка вот так щипцами на куски рвать будут, я в этой электричке чуть зубы на корню не стер. И решил – никаких абортов, сколько будет, столько и будет рожать без разговоров.

– Ладно, с женой понятно, а если где на стороне нагуляешь? Например, будешь на дембель ехать, снимешь девчонку, а она потом найдет тебя – так и так, беременна – что делать будешь? – задал провокационный вопрос Пастух.

От такого поворота Леший явно озадачился.

– У тебя много женщин было, Пастух?

– Много.

– Сколько?

– Не считал, много.

– А девчонки… ну, девственницы, были?

– Были, сколько не помню, а что?

– А они аборты от тебя делали?

– Не знаю, это их дело. Ребенка я признаю только от законной жены, – последовал категоричный ответ.

Поняв, что его ответ не очень понравился Лешему, Пастух решил его обосновать.

– Со мной просто так легла и с другим ляжет, откуда я знаю, мой ребенок или нет. Сумела нагулять, пусть сама и разбирается со своими проблемами.

– А я не считаю, что это только их проблемы… Отец должен решать судьбу ребенка, и мне кажется, что не в меньшей, а в большей степени, чем мать. А насчет случайных связей… Тут все просто: не будет их – и проблем не будет. Мне и Ольги хватит, а домой поеду как-нибудь дотерплю, тем слаще встреча с женой будет.

А уж как приеду – три, четыре, пять, да хоть десять рожать будет. На дом колхоз материал даст, мать пишет – председатель зовет, хоть завтра приезжай и стройся. Хочешь – деревянную избу, хочешь – кирпичный дом. Нас в деревне ценят, знают, что мы, Кустовы, работящие, двужильные.

Я не хочу кирпичный, в них дышать нечем. Как вы в городах живете, не понимаю. Соберем родню, председатель людей даст – за неделю и дом, и баню, и сарай поставим. С голоду не умрем, учеба бесплатно, лечение бесплатно. А мебель да шмотье как получится. К земле они, шмотки-то лишние, душу притягивают. Вот так захочет душа полетать, а шмотки к земле тянут. Вот и ползают люди по земле, вместо того чтобы летать, а говорят «они крепко стоят на ногах».

Пастух, хоть и не видел в мечтах Лешего ничего привлекательного, вдруг остро позавидовал ему, человеку с босоногой душой, способной налегке улетать в небеса.

– Пошли, пора поверку проводить, – встрепенулся Леший, встал с камня и неожиданно засмеялся. – Здорово ты сегодня Конюха пропесочил. А с этим стрелком действительно надо что-то делать.

Все трое вновь прибывших бойцов – Чума, Заяц и Ерш – попали в отделение Пастуха. Вечером после отбоя Перец начал их «обучение».

– «Духи», день прошел! – начал он, а в ответ тишина.

– Я не понял, «духи», оборзели? А ну, строиться бегом, – рявкнул картинно, возмущенный тем, что его проигнорировали, Перец.

Впрочем, рявкнул вполголоса, ввиду того, что у палаток звукоизоляция отсутствовала как таковая. Вновь прибывшие бойцы построились посередине палатки.

– Так значит, «черпака» за человека не считаем? А вы знаете, кто такой «черпак»? – сурово спросил он молодых бойцов, в ответ те только отрицательно покачали головами.

Перец резко взмахнул рукой, ближний к нему Ерш испуганно отшатнулся. Перец довольно усмехнулся:

– Ссышь? Значит, уважаешь! И правильно делаешь, потому что «черпак» – это самый злой человек в армии, так как он уже много прослужил, и ему еще много осталось.

Читая нотацию, Перец ходил перед небольшим строем взад-вперед. В его походке и действиях было что-то среднее между важным генералом, занудным профессором и самодовольным индюком. Взвод, посмеиваясь, наблюдал за представлением. Комизм в ситуацию прибавляло то, что все трое молодых бойцов были заметно выше и значительно крепче Перца. Того, впрочем, этот факт не смущал.

– На «черпаках» держится вся армия. Так как «деды» не хотят, а «молодые» еще не могут нести службу так как положено. Поэтому «черпак» еще и самый уважаемый человек в армии. И вы меня, «черпака» советской армии, за человека не считаете, как я понял. Не уважаете, значит, совсем, да? – последовал вопрос с вселенской обидой в голосе.

– Уважаем! – ответили дружно Заяц и Ерш. Перец остановился перед Чумой.

– А ты, каратист, меня, значит, не уважаешь? – спросил он, смотря на Чуму снизу вверх.

– Уважаю, – неохотно ответил тот.

– Уважаете, значит? Это хорошо. А почему не ответили, когда я начал вечернюю речевку? А?!

– Мы не знаем, – последовал на этот раз уже дружный ответ.

Удивлению Перца, казалось, не будет предела. Он картинно всплеснул руками и развел их, призывая в свидетели столь вопиющему факту всех присутствующих: