Фёдор Быханов - Алый снег Обервальда

– Ты, ведь и вправду «петь не будешь», фраерок? – участливо поинтересовался руководитель казни у, совершенно обескураженного всем с ним происходящим, кандидата в самоубийцы. – Все одно – укопаем!

Раздался надтреснутый хохоток:

– Уроем, как бы ты не трепыхался, «елочка зеленая»…

Точно опознанный, как бывший военный, тот, однако, и без угроз понимал, что ему теперь не приходится рассчитывать на чью-либо помощь. Заодно он догадался и о том, каким образом и зачем, только что, как из-под земли появился здесь этот их четвёртый – «лишний» сокамерник?

Учащённо, всё грудной клеткой, отдышавшись, после вынутого изо рта, пусть и на время, бумажного кляпа, поверженный здоровяк и действительно, как ему советовали, кричать и звать на помощь не стал.

Зато он выбрал, как оказалось, совсем другую линию поведения, прежде, совершенно не входившую в планы злоумышленников.

Человек, лежавший на полу камеры, поднял свои, заслезившиеся глаза прямо на худого чужака – старшего в шайке. Затем, явно торопясь не упустить свой единственный шанс на предсмертное слово, просипел своим сорванным петлями голосом такое, то вряд ли ожидали, убийцы, сооружавшие тем временем для него из простыни, новую, более надёжную удавку.

– Дайте сказать!

Время у него было.

Так как для восстановления очередной удавки, уголовники использовали те же самые, вновь сращенные друг с другом, более крепкими, чем прежде узлами, обрывки сероватого ситчика. Судя по всему, надеясь, что теперь-то петля так просто не порвется снова на шее поверженного военного, готового им сказать что-то важное.

Получив, с таким трудом выпрошенное у сокамерников, право говорить, «елочка зелёная» – бывший военный, тут же им и воспользовался. Едва окончательно отдышавшись, он прямо заявил совсем чудаковатое, не только для простых уголовников, но и для их лидера:

– Дай сказать, пахан?

Худой, явно проявил интерес к такому, столь неожиданныму для себя, оборотом событий, так как изучающе наклонился к жертве.

– Тебе же, гадёнышу, намного будут выгоднее, сначала меня выслушать, а потом «мочить»! – донеслось до него с пола. – Обеспечишь «по-царски» до конца дней и себя, и своих подонков.

Последнее определение обошлось ему сначала в крепкую зуботычину, обернувшуюся затем ещё и болезненным приложением затылка об пол.

– Что такое? – сначала инстинктивно нанеся удар, потом уже и на словах вспылил, только, было, подобревший, собеседник.

Но воткнуть другой рулон бумаги вместо кляпа в рот бранившегося, как этого захотел, его подручный уркаган, тому не позволил.

– Пусть, ёлочка зелёная, балаболит, – забыв про нанесенную ему только что обиду, удивленно велел своим людям предельно строгий и безгранично властный басино. – Недолго ему осталось небо коптить…

Прежде избитый им, узник, но прощенный, таким образом за свою дерзость, увидев, что убедил-таки мучителей к нему прислушаться, не заставил их долго ждать со своими откровениями.

Глотая окончания слов, он заторопился:

– Желаешь разбогатеть?

Худой ещё раз руку на него поднимать не стал и услышал от начала, и до конца то, что так не хотел, молча уносить с собой в могилу и, кому пожелал оставить на земле свой мстительный привет, «без пяти минут» покойник:

– Тогда посчитаешься с тем, кто меня сюда упрятал…

Сегодня напоминание о горах и туристских тропах для Сергея Калуги пахли самой обычной плесенью.

– Вот, уж точно, «отблагодарить» следует, отоварить прямо в лоб, недотёпу, – себе под нос ворчал парень на своего сменщика.

Гневался он не без причины.

Вчера тот, окаянный, беспечно принял, у каких-то шалопаев, как и сам, такое добро, что сегодня требовало немедленного спасения.

Это были, давно промокшие и уже поддавшиеся тлению в своих капроновых чехлах, «казённые» палатки и спальные мешки из их «Пункта проката».

Усугублялась ситуация тем, что недобросовестная группа туристов, вернувшая накануне в столь плачевном состоянии свое снаряжение, была довольно многочисленной.

– Хотя и без единого настоящего туриста, – оценил Калуга. – Не коли среди них дельного завхоза, кто бы мог позаботиться о сохранности, взятых на время, клубе туристов, альпинистов и горнолыжников, вещей для проведения загородного похода.

Потому, когда принял смену и учуял горьковатый плесневелый дух, исходящий от кучи, внешне вполне благопристойных, упаковок, Сергей сам принялся в срочном порядке исправлять создавшееся положение.

Действовал он теперь по старому проверенному принципу, выраженному короткой фразой:

– Лучше поздно, чем никогда!

Начал с того, что вытащил наружу из подвального складского помещения все это, едва не пропавшее окончательно имущество. И уже на свежем воздухе аккуратно принялся переделывать то, в чем виноват был исключительно приемщик!

Хотя и казнил себя при этом в душе, за то, что поддался на уговоры приятелей, путем такой сверхурочной подработки, «прихватить» к выходным дням еще и понедельник на, так манившую к себе, богатым клёвом и общением с друзьями, рыбалку.

И вот теперь, пойди ты, отыщи тех балбесов, которые, без зазрения совести, свои непосредственные служебные заботы свалили на него, буквально прорыбачившего на берегу, с поплавковой удочкой всё «Царствие небесное».

И всё же сложилась смена не так уж плохо.

Повезло уже в том, что это «авральное» утро выдалось, как и полагается ранней осенью, да еще в разгар бабьего лета – ясным, светлым, сухим и безветренным. К тому же, никакие облака не мешали в этот час лучам солнца исполнять свои привычные функции – заливать теплом внутренний дворик их старого, еще дореволюционной московской постройки, здания. Того самого, что с незапамятных, для Калуги времен, занимает в уголке старого Замоскворечья столичный Клуб любителей путешествовать на природе.

…Между тем, дело понемногу продвигалось.

Развешанные на капроновых веревках-репшнурах, туго натянутых от стены до стены каменного периметра, многострадальные спальные мешки и палатки постепенно теряли былую схожесть с помойкой.

Если сначала они густо парили усыхавшим на глазах, бледным налётом, то потом заметно посвежели. Особенно, когда просохнув, были хорошо и основательно выбиты деревянным древком от альпенштока.

В ходе этой довольно простой, но исключительно действенной процедуры удалось заодно осыпать с восстанавливаемого инвентаря на асфальт двора последние остатки еловых колючек и пыль уничтоженной плесени.

Вот за таким, не совсем приятным, занятием и застала парня их вездесущая бухгалтер – Любочка Дедова, спустившаяся сюда вниз с «инструкторского» этажа особняка, где у нее был свой кабинет на правах не только ответственного и уважаемого счетного работника, но и, даже по совместительству, личного референта самого директора клуба.